Отправляя списки в Особый сектор, Берия, конечно, страховался. Пока Хозяин дружит с Гитлером, он готов с кавказской щедростью отдать фюреру все без оглядки, но дружбе скоро конец, щедрость сменится бешенством. Мало ли что взбредет ему в голову? Вдруг прицепится к спискам? Под видом обмена упустили матерых шпионов, что-нибудь в этом роде. И тогда Берия попытается использовать спецреферента по Германии в качестве бронещитка.
«Молодец Лаврентий Палыч, страховка – дело хорошее, – думал Илья, пробегая глазами немецкие фамилии, – но только не в нашем сказочном королевстве. Пожелает Хозяин вас грохнуть, он это сделает, просто потому, что таково будет его хозяйское желание. А бронещиток из меня никудышный, не я эти списки составляю, не я утверждаю, вот только расписываюсь: “Читал. Крылов”. Ни вычеркнуть, ни вписать никого не могу».
– Никого, – повторил он шепотом и вдруг присвистнул.
В списке значился профессор Фридрих Хоутерманс, известный физик, член компартии Германии, еврей на четверть. Бежал из рейха сначала в Англию, потом перебрался в СССР, работал в Харьковском физико-техническом институте. В тридцать седьмом был арестован. В его защиту выступили Эйнштейн, Бор и еще кто-то из светил. Появились публикации в американской, английской и французской прессе, официальные обращения зарубежных физиков к советскому правительству с требованием освободить Хоутерманса.
Нобелевский лауреат, член Французской компартии Жолио Кюри отправил гневную телеграмму Сталину.
В тридцать седьмом имя Хоутерманса звучало в кабинете Хозяина, в присутствии Ильи. Об освобождении речи не шло. Сталина волновало лишь одно: как они узнали? Через кого просочилась на Запад информация об аресте? Ежов со слезами на глазах, чуть не целуя хозяйские сапоги, клялся разоблачить и сурово покарать виновных.
Илья расписался, положил список в папку исходящих, откинулся на спинку стула.
«Если бы нарком Берия хоть немного заинтересовался урановой темой, вряд ли физик Хоутерманс попал в список. Конечно, немцы бомбу делают. Начав войну, не попытаться создать сверх-оружие? Это совсем уж не по-немецки. Тем более расщепление ядра открыли в Германии. Вот вернется профессор домой и присоединится к своим коллегам с огромным энтузиазмом. Представляю, как он теперь нас ненавидит. В рейхе его не посадят. Ради бомбы простят не только коммунистическое прошлое, но даже четвертушку еврейской крови. За него хлопотали мировые светила, стало быть, он чего-то стоит как ученый. Ладно, допустим, я ошибаюсь, Берия о бомбе уже знает, урановая тема его зацепила, Хоутерманса завербовали. Перед отправкой в рейх из каждого наверняка выбивают подписку о сотрудничестве, но этими бумажками можно стены оклеивать. Те, кого гестапо оставит на свободе, ни за что не станут работать на нас после того, что с ними тут делали. А те, кто попадет из советских лагерей в немецкие…»
Форточка хлопнула и опять открылась, стал слышен унылый вой ветра сквозь оконные щели. Илья продолжал спорить с самим собой, обдумывал, взвешивал разные варианты и понимал, что все бессмысленно. Даже если бы случилось чудо, Хоутерманс согласился бы сотрудничать за очень большие деньги, все равно агентуры НКВД в Германии нет, восстанавливать ее сейчас Хозяин не позволит. Берия без санкции Хозяина заниматься бомбой не станет, а санкцию он не получит, любой намек на то, что пора восстановить агентурную сеть в Германии, вызывает у Сталина бешенство.
Спецреферент имел право обратиться к кому угодно из руководства НКВД, но в строго определенных рамках. Что-то уточнить, потребовать дополнительные справки только по тем вопросам, которые интересуют Хозяина.
Когда-то Илья мог поговорить со Слуцким. Он продержался на должности начальника ИНО целых три года, с тридцать пятого по тридцать восьмой, с ним сложились вполне человеческие отношения. Да, напряженные, ненадежные, но все-таки. Слуцкого отравили по приказу Ежова. Сменивший его Пассов не проработал и месяца. Расстреляли по приказу Берия. Следующим стал Деканозов, его Берия привез с собой из Грузии. Он возглавлял ИНО только пять месяцев, пока Берия не пропихнул его на должность замнаркома иностранных дел, чтобы иметь своего человека в окружении Молотова. Сейчас – Фитин Павел Михайлович, бывший заместитель главного редактора издательства «Сельхозгиз».
Илья усмехнулся. «Допустим, встречусь я с Фитиным, заведу разговор о бомбе. Он вроде бы человек толковый, но ведь сразу доложит Берия, просто обязан будет доложить. Нет, тогда лучше уж идти к Лаврентию Палычу. Но этого делать нельзя, прямой контакт с Берия за спиной Хозяина – верный способ получить пулю в затылок».
* * *
Очередь двигалась медленно. Прошло десять минут. Карл Рихардович заставлял себя не нервничать, не оборачиваться на входную дверь. Прислушиваясь к разговорам, он узнал, что сегодня «выбросили» лезвия «Турист», дают не больше двух упаковок в руки, а после обеда могут «выбросить» пудру «Красный мак».
Перед глазами торчал рекламный щиток. Пухлый желтоволосый ребенок неопределенного пола, в красных трусиках, изогнувшись, мучительно скалясь, держал на плече зубную щетку размером с весло. «Наркомпищепром СССР. Главпарфюмер. Каждый школьник знает четко эту фразу назубок: утром встал – зубная щетка, а за нею порошок».
Четыре дурацкие строчки привязались, закрутились в голове. В аптеке было жарко. Карл Рихардович расстегнул пальто, снял шапку, решился опять взглянуть на часы. Двадцать минут одиннадцатого.
«Может, я что-то напутал? Падре не удалось выбраться? Или почувствовал слежку? Утром встал – зубная щетка… О господи, нельзя так нервничать. Уже бывало, что встречи срывались. Падре семьдесят три года, он мог простудиться, приболеть, мало ли? Я спокойно дождусь своей очереди, куплю пару упаковок лезвий “Турист” и зубной порошок. Каждый школьник знает четко… Вечером позвоню из телефонной будки ему в посольство, попробуем договориться о новой встрече».
Доктор вздрогнул, услышав за спиной немецкую речь.
– Покажите этот рецепт аптекарю, написано по-латыни, они разберут.
Пожилая дама в очках, в сером вязаном платке поверх меховой шапки, говорила по-немецки без ошибок, с мягким акцентом. Ее собеседником был падре. Он стоял в десяти шагах и держал в руке бумажку. Встретившись глазами с доктором, едва заметно улыбнулся и кивнул на беломраморный бюст Ленина, торчавший в глубине зала.
Шпиономания пошла на спад, услышав иностранную речь, люди уже не шарахались, только испуганно косились и демонстративно отворачивались.
– Я не понимаю, что мне делать, в какой отдел пройти, – бормотал падре по-немецки, обращаясь к даме и поглядывая на Карла Рихардовича.
– Вон там, справа, отдел готовых форм, видите, где статуя с весами.
Падре растерянно переводил взгляд с доброй дамы на статую.
– Тут столько народу, к прилавку не пробиться.
Дама повернулась к стоявшему за ней толстячку в каракулевой шапке-пирожке:
– Товарищ, я отойду на минуту.
Товарищ молча отвел глаза и слегка попятился назад. Дама пожала плечами и сказала по-немецки: