Финны минировали покинутые беженцами деревни, дороги, леса, озера. Миноискателей у Красной армии не было, на минах подрывались сотни, если не тысячи красноармейцев. И вот в начале января два ленинградских инженера за сутки сконструировали опытный образец миноискателя, наладили производство.
«Слава богу, остались у нас еще люди с мозгами и руками, – думал Илья, следя за субтитрами, – и появилась надежда, что Хозяин, наконец, снимет Ворошилова с должности наркома обороны, назначит Тимошенко. Он по сравнению с Климом гений военной науки».
Илья продолжал механически переводить:
– Бомбы, которые сбрасывают советские самолеты на наши города, Молотов называет корзинами с хлебом для голодающих финских батраков. Мы называем бомбардировки корзинами Молотова. Фирма «Алко» наладила производство ответного угощения, специального коктейля для Молотова.
Бутылка, залитая чем-то темным и густым, с эмблемой «Алко» на крышке. Солдат на лыжах, весь в белом, швырнул бутылку в танк. Танк вспыхнул. Диктор объяснил:
– Зажигательная смесь из бензина, фосфора и смолы действует не хуже снарядов.
Женщины в военной и санитарной форме готовили еду, бинтовали раненых, вязали свитера, разбирали автоматы, стреляли из снайперских винтовок.
– Сто тысяч лотт, храбрых женщин-добровольцев, встали плечом к плечу с мужчинами на защиту родины от большевистских захватчиков.
Финские солдаты, одетые тепло и удобно, в белых маскхалатах скользили на лыжах. Красноармейцы в куцых шинельках шли, шатаясь, едва переставляя ноги, поднимали трясущиеся руки, сдавались в плен. Пленные сидели в бараке, между рядами нар, за длинным столом, ели из железных мисок.
– Голодные обмороженные красноармейцы не способны держать оружие, они вызывают жалость, – объяснял диктор.
«Зачем оператор так крупно берет лица? – подумал Илья. – Пленку могут отправить в спецотдел, там по лицам выяснят фамилии. Каждый, кто ест за этим столом, обречен, а вместе с ним – семья, родители, жены, дети».
Под залихватский мотивчик замелькали фотографии Молотова в разных ракурсах. Из первого ряда послышались тихие смешки, Ворошилов, проснувшись, громко мяукнул:
– О! Вяча!
Вячу на экране сменил круглолицый куплетист в шапке-финке на фоне снежного леса. Он весело запел песенку о русском Иване, которого комиссары гонят в плен или в могилу. В припеве повторялось: «Нет, Молото`в, нет Молотто`в, не будет по-твоему. Ты захотел пообедать в Хельсинки, врешь, не выйдет. Обломаешь зубы. Захотел дачу на Карельском перешейке? Не надейся, не получишь!»
Илья переводил текст песенки с очевидным удовольствием. Развеселились все, кроме Молото`ва. Краем глаза Илья заметил улыбку Большакова, уловил сдержанный смешок Кагановича, хихиканье Клима. Хозяин тыкал Вячу кулаком в плечо, посмеивался и даже немного подпел куплетисту: «Нет, Молото2в, нет, Молотто2в». Очень уж веселый и приятный был мотив.
Песенка кончилась, зазвучала печальная музыка, на экране возникли трупы красноармейцев. Ледяные фигуры, застывшие в разных позах, на ходу, на бегу, с поднятой гранатой или скорчившись, обхватив плечи руками в последней попытке согреться. Камера скользила по растопыренным голым рукам, по лицам с открытыми ртами. Закадрового текста не было, только музыка.
Илья облизнул пересохшие губы.
«Он соображает хоть что-нибудь или нет? Какие туманы клубятся внутри этой узкой черепушки? Понятно, на человеческие жизни плевать ему. Но ведь это его армия. Разгромил ее в тридцать седьмом, без всякой войны. Мало? Зачем попер на финнов? Они соглашались на все его требования, кроме самых наглых, для них невозможных, хотели сохранить свою независимость и нападать не собирались. Они не идиоты, Маннергейм не Гитлер».
На экране финны хоронили мертвых, не только своих. Для красноармейцев рыли братские могилы, отмечали их деревянными крестами, краской писали цифры – количество захороненных.
Возле свежих могил финских солдат стоял маршал Маннергейм, высокий прямой старик.
– Мы сражаемся за свой дом, за свою веру, за свою страну, – прочитал Илья и подумал: «Шведский барон Маннергейм воевал в Первую мировую в русской армии в чине генерал-лейтенанта. Вырос и учился в России. Финны могли бы стать союзниками, когда нападет Гитлер. А теперь уж точно враги. Такое соседство – западня для Ленинграда, настоящая, а не мифическая западня».
Фильм закончился, зажегся свет, Илья понял, что на сегодня это все. Никаких «Чапаевых» и «Веселых ребят».
Хозяин налил себе воды, потянулся, зевнул со стоном. Илья осторожно, стараясь не скрипнуть креслом, поднялся, на цыпочках направился к двери и услышал ленивый сонный баритон:
– Товарищ Крылов!
Он мигом вернулся, подошел к столу, встал не прямо перед Хозяином, а чуть сбоку.
– Да, товарищ Сталин.
– Вы хорошо переводили с финского, – произнес Хозяин, сосредоточенно разглядывая заусенец на мизинце, – где вы учили этот язык?
– Товарищ Сталин, я не знаю финского.
Стало тихо. Илья заметил мрачное торжество в глазах Молотова. Ворошилов моргал и кривил рот в ухмылке. Каганович отвернулся. Во втором ряду белело круглое лицо Большакова. Позади его кресла, вцепившись в спинку, застыл Поскребышев, смотрел на Илью выпученными глазами.
– Не знаете? – Хозяин попытался содрать заусенец, подцепив ногтями, сморщился, тихо выругался.
– Коба, не надо, лучше щипчиками, – зашептал Молотов и тронул пальцы Хозяина.
– Отвяжись. – Хозяин оттолкнул его руку и уставился на Илью. – Как же вы переводили?
– По английским субтитрам, товарищ Сталин, – ответил Илья, с привычной преданностью глядя в глаза Хозяину.
Поскребышев отцепился от спинки кресла, перестал таращиться, расслабился и даже слегка улыбнулся. Большаков едва заметно покачал головой.
– По субтитрам, – задумчиво повторил Хозяин и опять занялся заусенцем. – А что, если англичане переврали текст? – спросил он, разглядывая свой мизинец.
– Точно, переврали, – мелко закивал Клим, – англичанам верить нельзя, я тебе всегда говорил, Коба, суки они, хотят нас с Гитлером поссорить.
– Заткнись, – лениво огрызнулся Хозяин и опять поднял глаза на Илью. – Что же получается, товарищ Крылов? Вы нам тут вместо настоящего перевода читали английскую фальшивку?
Илья не отрываясь смотрел в глаза Хозяину, отвести взгляд сейчас было опасней, чем ответить неправильно. Он позволил себе только моргнуть пару раз и, не задумываясь, ответил:
– Товарищ Сталин, так в этом кино все фальшивка, с субтитрами или без субтитров, финская пропаганда, от первого до последнего кадра.
Хозяин не сводил с него глаз, принялся крутить кончик уса, и невозможно было понять, доволен ли он ответом. Но чутье подсказывало Илье, что ответ удачный, единственный из всех возможных.