А в копилке у него
Кроме смерти ничего.
Маша испуганно взглянула на Илью.
– Прости, я не хотела.
– Оно само вырвалось, – продолжил Илья, передразнивая ее виноватую интонацию. – Ну что ты? Жалко, нельзя записать, но ничего, запомню. Все твои стихи помню наизусть. Пожалуй, это лучшее. Знаешь, иногда там, в моей клетухе, или в кабинете на ковре перед ним, мелькнет в голове несколько твоих строчек, и сразу легче.
– Правда? Ты никогда не говорил.
– Ну вот, сказал. И все, хватит, мы ведь ничего не изменим. Сколько еще осталось до войны? Год? Два? Точно никто не знает, но все, что осталось, – наше. Отравим страхом это драгоценное время – потом не простим себе.
– Да, ты прав, я поняла, я постараюсь, – смиренно кивнула Маша.
* * *
На дне чемодана Митя нашел старый потрепанный путеводитель по Иркутску, дореволюционное издание. Мама положила по-тихому. Митя обрадовался, через тысячи километров отправил ей мысленное «спасибо».
Журналы со статьями о расщеплении ядра урана были прочитаны от корки до корки, книжку Мазура-Брахта утащил Даме. Степан продолжал свои охотничьи рассказы. Картинки и текст с «ятями» хоть как-то отвлекали от нудного трепа и тревожных мыслей.
Митя узнал, что Иркутск стоит на семи холмах, как Москва и Рим, что основан он в начале семнадцатого века. Казацкий отряд боярского сына Ивана Похабова плыл по Ангаре на огромных лодках – кочах. В них помещалось человек двадцать, с имуществом, провизией, боеприпасами. Для зимовья выбрали остров в слиянии рек Иркута и Ангары, сложили казарму из бревен, потом выстроили острог на правом берегу Ангары, назвали его Иркутском.
Через Иркутск по рекам из Москвы в Китай проплыл первый посол, толмач, то есть переводчик, Сибирского приказа Николай Спафарий. Он оставил записки об этом долгом путешествии. «Острог Иркутский строением зело хорош, а жилых казацких и посадских дворов с 40 и больше, а место самое хлебородное».
Митя так увлекся, что забормотал вслух, и Степан вдруг смолк, уставился на него выпученными глазами, спросил:
– Это что за физика такая?
– Физикой сыт по горло. – Митя провел ребром ладони по кадыку. – Надо хоть немного путеводитель почитать, знать, куда мы их везем. Вдруг историей заинтересуются?
– Брось, старик, дыра дырой, какая там, на хрен, история? – Степан криво усмехнулся, выхватил путеводитель, небрежно пролистал, швырнул на столик у окна. Брошюрка шлепнулась на пол.
Мите вдруг стало не по себе. Показалось, что Степан промахнулся нарочно. Лицо его выглядело странно. Выпученные зеленоватые глаза побелели, губы кривились и слегка дрожали.
Митя нагнулся, поднял путеводитель, не глядя на Степана, открыл, принялся спокойно объяснять:
– И вовсе не дыра. Иркутск – главный культурный и промышленный центр Восточной Сибири. Вот смотри, после смерти Петра, зимой тысяча семьсот двадцать седьмого года появился полукомандированный-полуссыльный Абрам Петров, прадед Пушкина, позднее получивший фамилию Ганнибал. Строил Селенгурскую крепость. И Радищев там был, и декабристы. В девятнадцатом веке оттуда отправлялись экспедиции на Камчатку…
Послышались странные звуки. Митя, не докончив фразу, замолчал, поднял голову, взглянул на Степана. Тот стоял над ним, красный, потный, с выпученными глазами, и шипел:
– Ты кто такой, сука? Че ты мне тут лепишь, а? Умный, в натуре? Самый умный, да? – Дальше поток матерщины, что-то про сопли, дерьмо и кровь.
– Ты рехнулся? – спросил Митя, дождавшись паузы.
– А не фига тут самого умного корчить, – прошипел Степан и сплюнул на коврик.
Митя едва успел убрать ногу, встал, прихватил пиджак с вешалки, брезгливо отстранил Степана, вышел из купе, бросив через плечо:
– Подотри.
В коридоре он закурил, подумал: «Вот тебе и барабанщик».
Митя ожидал от своего соседа чего угодно. Конечно, чувствовал с первого дня знакомства, что под личиной придурковатого врунишки, нудного, но вполне дружелюбного «полового Мюнхгаузена», как он прозвал про себя Степана, скрывается нечто мерзкое. Профессиональный стукач, этим все сказано. Однако стукач должен быть хитрым, прикидываться рубахой-парнем. До этой минуты Степан вел себя именно так. И вдруг сорвался.
В голове промелькнули строчки Лермонтова: «Не вынесла душа поэта позора мелочных обид». Митя пытался понять, что же так обидело бериевского барабанщика? На физику он не обращал внимания, только в самом начале, мельком взглянув на журналы и книгу, небрежно бросил: «На хер тебе эта нудотень?» Митя объяснил, что совершенствует свой немецкий, осваивает научную терминологию. Ответ вполне удовлетворил барабанщика, он больше не обращал внимания, что там читает Митя. Болтал свое.
«Он болтал, а я его треп игнорировал. Кивал для виду. Конечно, он почувствовал. Женщины для него больная тема, – размышлял Митя, – артистки, летчицы… Мужики, у которых нормальная личная жизнь, в сказках не нуждаются. Может, он вообще девственник? Кто на него позарится? Ну, разве шалава какая-нибудь по пьяному делу. Я своими небрежными кивками и хмыками разбередил душевные раны. Или все-таки его взбесил путеводитель по Иркутску? Почуял в этом косвенный упрек? Он числится переводчиком в «Интуристе». Наверное, они обязаны не только стучать, но знать историю городов, по которым водят иностранцев. А он ни черта не знает. Вот и сорвался».
Митя вспомнил выпученные побелевшие глаза, красную рожу, шипение и понял: не стоит копаться в причинах внезапной блатной истерики. Что бы ни делал Митя, как бы себя ни вел, стукач ни за что не признает его своим. Породы слишком разные. Просто Степан оказался слабаком. Другой бы на его месте держался до последнего, копил злобу, потом выплеснул бы все в донесениях.
«В общем, даже к лучшему, – решил Митя, – в любом случае настрочит он на меня по полной программе, от всей стукаческой души. Зато не надо больше притворяться, поддерживать фальшивый дружеский тон. Придется еще потерпеть его пакостное присутствие в Иркутске, наверняка ведь поселят в одном номере. А назад в Москву, к счастью, летим самолетом. Так что ауфидерзейн, барабанщик Степа».
Вернувшись в купе, он застал соседа спящим. В свете ночника никаких пятен на коврике заметно не было. Значит, плевок свой барабанщик подтер. Митя спокойно умылся, почистил зубы, еще немного полистал путеводитель. Там была карта города, конечно, дореволюционная, но улица, на которой жил Марк Семенович, сохранила старое название – Веселая. Митя отыскал ее на карте и уснул с путеводителем в руках.
Разбудил его настойчивый стук. Часы показывали четверть шестого. За окном непроглядная тьма.
– Ребята, подъем, через полчаса прибываем! – крикнул в дверь проводник.
Степан зевал, хлопал глазами. Митя, натягивая штаны, услышал его сонный, вполне добродушный голос:
– Ну, чего, старик, чайку выпить успеем, как думаешь?