Когда поперечная перекладина была полностью отрыта, Софья измерила треугольник: основание его было более шести футов, высота более десяти. На перекладине Софья обнаружила следы декоративной группы, некогда украшавшей вход. Она надеялась, что, когда рабочие расчистят вход и она сможет войти под своды толоса, она найдет там эти древние скульптуры.
В середине сентября солнце все еще пекло немилосердно, сильный ветер нес пыль, от которой воспалялись глаза, и Софье пришлось надеть турецкий яшмак. Генри с каждым днем мучился все сильнее; и чтобы отвлечься, он сочинял особенно высокопарные периоды. В заметках для будущей книги о Микенах он писал: «Несмотря на все эти неприятности, трудно представить себе что-нибудь более интересное, чем раскопки доисторического города, бессмертно прославившего себя: каждый предмет, даже простой черепок, открывает здесь новую страницу истории».
Благословенный мир, воцарившийся на акрополе после обмена письмами, просуществовал недолго. Раскапывая свой дромос, Софья наткнулась на три ряда каменных ступеней, идущих поперек хода. Шлиман высказал предположение, что эти ступени — порог эллинской виллы.
— Генри, я хочу перенести их отсюда, иначе нам дромос не расчистить.
— Конечно. Перенесите эти камни как можно осторожнее и сложите так, чтобы можно было потом определить, кто и когда их строил.
Но Стаматакис был уже тут, лицо его опять искажала ярость.
— Эй, рабочие! — закричал он. — Сейчас же прекратите копать! Отойдите от ступеней. Это предметы старины. Их нужно сохранить.
У Софьи не было никакого желания вступать в очередную перепалку. Она спокойно сказала:
— Господин Стаматакис, как вы предлагаете сохранить эти ступени? Их нужно перенести, иначе мы не расчистим дромос.
Глаза его метали молнии.
— Я их перенесу! Я сохраню их! Я пророю под ними туннель, подниму их все вместе и куда-нибудь поставлю.
— Но прорыть туннель под тяжелыми каменными ступенями невозможно. Они рухнут на вас, — сказал Генри. — Пусть госпожа Шлиман перенесет их отсюда, а на новом месте рабочие опять сложат их, как они были.
— Ни в коем случае! Чтобы перенести эти ступени, рабочие госпожи Шлиман должны их разъять. Ступени утратят свою ценность. Я передвину их целиком. Вы же знаете мои инструкции. Я отвечаю за каждый памятник древности.
Стаматакис ушел. Помолчав немного, Софья спросила:
— Что нам теперь делать?
— Во вчерашнем письме твоя мать пишет, что Андромаха простыла. Ты сказала, что хотела бы съездить на несколько дней в Афины, побыть с дочкой.
— Я сказала, что мне было бы легче, если бы я была рядом с ней.
— Сегодня вечером я отвезу тебя в Нафплион. И ты с завтрашним пароходом уедешь. Очень тебя прошу, выбери время в Афинах, повидай министра просвещения и нашего друга Касторкиса из Археологического общества. Пусть они смилуются над Стаматакисом и освободят его, раз он считает
Микены ссылкой. И во имя какого угодно бога, заставь их прислать нам инженера.
Август укутал Афины теплым одеялом; сентябрь сменил его на легкую накидку. Экипаж поднимался вверх к Парфенону, и Софья вдыхала ароматный воздух, такой живительный после слепящей жары Микен. Когда свернули на улицу Муз, Софья вспомнила свои прежние возвращения из Трои. Вот так, верно, и будет теперь идти ее жизнь. После Трои Микены, после Микен Тиринф, после Тиринфа Орхомен. А после Орхомена куда?
Мадам Викторию порядком донимал ревматизм, но она все так же преданно ухаживала за внучкой. У пятилетней Андромахи все еще держалась температура. Встреча была радостная. Но позже Спирос по секрету сказал Софье:
— Андромаха больна не столько от простуды, сколько от разлуки с тобой.
Сердце у Софье оборвалось, она поняла тайный смысл этих слов: ты бросила свое дитя. Но ведь жене приходится иногда выбирать между мужем и детьми. Когда Андромаха совсем поправилась, Софья взяла вечером девочку к себе в постель: Андромаха очень любила спать с матерью.
— Мамочка, ты больше не поедешь в Микены? — спросила она.
— Поеду, маленькая. Совсем ненадолго, на две-три недели, пока не начнутся дожди. Мне очень нужно там быть. А на будущий год возьмем и тебя. В семействе Дасисов столько детей, ты будешь с ними играть.
Андромаха радостно захлопала в ладоши.
При первой возможности Софья побывала у доктора Ски-адарассиса. Он дал ей рецепт от цепня: эфирный экстракт мужского папоротника и касторовое масло. Получив лекарство. Софья послала Спироса в Пирей, чтобы он с первым же пароходом, идущим в Нафплион, отправил Генри лекарство. Дня через два получили телеграмму:
«Цепень вышел: все сорок футов. Чувствую себя лучше».
Все Афины были взбудоражены положением в районах, населенных греками, но все еще находившихся под властью Турции, особенно в Фессалии. Черкесы, бежавшие от русского царя и поселившиеся в этих северных областях, нападали на греков и даже убивали. По афинским улицам проходили демонстрации, слышались возгласы: «Готовьтесь к войне!»
Спирос и младший брат Панайотис, без пяти минут студент университета, взяли ее с собой на митинг протеста в Пниксе, на который собралось восемь тысяч афинян, чтобы послушать страстные патриотические речи университетских преподавателей. В голове Софьи мелькнула неуместная мысль, что им теперь никогда не вернуться в Трою и раскопки так и останутся незавершенными. Но, прочитав газеты, которые она не видела уже много недель, она поняла, что никакой войны не будет. Дальние провинции Босния и Герцеговина восстали против султана, и турки были заняты их усмирением.
Софья с жадностью слушала семейные новости: Панайотис решил изучать археологию, чтобы работать вместе с шурином. Спирос помог ей проверить бухгалтерские книги Генри; она передала ему приглашение мужа поехать с ней в Микены и руководить раскопками одной из групп.
Ей рассказали, что ее статьи в афинской «Эфимерис» были очень хорошо приняты. Она писала более сдержанно, чем Генри, не теоретизировала, не выдвигала идей, которые вызвали бы возмущение ученых археологов. Впервые на страницах афинской газеты появилась археологическая статья, написанная женщиной; мужская половина греческого общества простила ей только потому, что она была женой доктора Шлимана. Софья отправила письмо министру народного просвещения Георгиосу Милессису, старому знакомому Энгастроменосов. Милессис прислал с нарочным ответ: он будет счастлив принять ее завтра в десять часов утра.
Софья тщательно продумала свой наряд: надела костюм из розовой тафты и белую атласную блузку; длинная по щиколотку юбка понизу была отделана тем же атласом; белая бархотка оттеняла густой арголидский загар и яркий румянец на высоких скулах. В таком изысканном наряде она казалась степеннее, старше своих двадцати четырех лет.
Георгиос Милессис, человек заурядной внешности, не отличался красноречием; он многие годы был членом парламента от округа Кранидион на Пелопоннесе. Несколько раз наезжал в Микены, видел Львиные ворота, крепость с циклопическими стенами и гору, поднимающуюся над ней.