3
В «Англетере» ее ждала записка от матери: «Дорогая Софья, когда вернетесь, приезжай в Колон. Надеюсь, занятия Генри оставляют тебе немного свободного времени».
Софья достаточно хорошо знала мать, чтобы прочесть между строк: приезжай одна.
Судя но всему, дело было важное. В Пирей их корабль пришел в девять утра, сейчас было одиннадцать. Перед Генри лежала куча неотложной корреспонденции.
— От Фрэнка Калверта ничего нет, — проворчал он. — Сегодня же напишу британскому и американскому послам в Константинополь. Они пользуются большим влиянием на султана.
— Раз ты будешь занят письмами, ты не возражаешь, если я съезжу в Колон? Мама просит встретиться.
— Тогда я попрошу принести мне обед сюда, чтобы не отвлекаться. Пришли записку, нужно ли мне приехать к окину и забрать тебя. А вообще возвращайся до темноты.
Мадам Виктория обняла дочь невнимательно и даже прохладно.
— Что-нибудь плохо, мама?
— Все плохо.
— Давай пройдем на кухню и выпьем чашку кофе.
Они сели друг против друга за простой стол, на котором обычно разделывали овощи и держали кастрюли, снятые с горячей плиты. Был тот редкий день, когда в доме царила полнейшая тишина: все разошлись. Словно из протекающего крана, в окна сочился желтенький свет. На плите кипела луковица, в другом горшке варилась окра.
Широкое строгое лицо мадам Виктории не улыбалось, неприступно сомкнулись полные губы, гладко расчесанные на прямой пробор иссиня-черные волосы облегали голову, как тесная ермолка.
«У мамы сильный характер, — думала Софья. — Некоторые называют ее властной. Она не может свыкнуться с мыслью, что я уже замужняя женщина. Как ни было мне одиноко в Париже, ей, конечно, было больнее отпускать меня от себя, оставить без помощи и совета».
— Мама, ты что-то скрываешь. Я это заметила после Парижа.
— Ты не ошиблась, — хмуро ответила мадам Виктория.
— Мне показалось, вы неприветливо встретили Генри.
— Боюсь, с твоим мужем мы ошиблись. Мы позволили тебе выйти замуж за скрягу.
— Генри скряга?! Это неправда. Он не дает мне свободных денег, но я и не нуждаюсь в них. Зато он возит меня всюду, куда мне хочется, и покупает мне все, что нужно и не нужно.
— Родные говорят, что ты скомпрометировала всю семью. Это было до такой степени дико, что Софья отказывалась
верить собственным ушам.
— Раз ты вышла замуж за миллионера и месяцами живешь в Париже, мы ожидали увидеть тебя в бриллиантах и мехах, в дорогих туалетах.
Софья бросила взгляд на свое коричневое шерстяное платье, затканное пестрыми цветочками. Конечно, скромное платье, но никак не бедное. Материал она выбирала сама, и портной постарался на совесть: высокий воротник, облегавший точеную шею, длинные рукава, узкий в талии лиф и широкая юбка. Софья разгладила платье на коленях и тихо спросила:
— Чем плохо это платье? Мне нравится.
— Не знаю… В твоем положении… И почему на тебе всегда это коралловое ожерелье?
— Потому что это первый подарок Генри. У меня к нему нежное чувство.
— Иметь только нежные чувства — роскошь для бедняков вроде нас. Для жены богатого человека это платье чересчур просто. Его могут спасти только хорошие драгоценности. Тетя Ламбриду говорит, что по приезде ты выглядела бедной родственницей.
Софья нервно расхаживала по кухне.
— Мама, ты неверно судишь о Генри. Он возил меня к лучшим парижским портным. У меня столько платьев, что мне их всех не переносить. Для бриллиантов я слишком молода, а меха—зачем они в нашем климате?
— И все равно их надо иметь. Ты в особом положении. Генри просто обязан был все это купить.
— Генри делает мне прелестные подарки. Он даже посылал человека в Англию за часами, которые мне приглянулись.
— Нужно быть требовательнее. — Мадам Виктория неодобрительно помотала головой. — Ты всегда меня слушалась. Почему ты сейчас упираешься?
— Мама, я всегда тебя слушалась, но теперь я замужняя женщина…
— Тебе еще только восемнадцать лег. Ты должна прислушиваться к людям, которые старше тебя и опытнее. Ты еще совсем девочка.
— Мама, — глубоко вздохнула Софья, — что конкретно ты хотела мне сказать?
— Твой господин Шлиман не выполнил ни одного своего обещания. Мы приняли его с открытой душой, а он плюнул в нее.
— Господи, — побледнела Софья, — кажется, у меня в животе опять все сжимается, как в Париже.
— У одних болит живот, у других — сердце. У меня, например, сердце.
К обеду Георгиос, Спирос и Александрос пришли вместе.
Обед в этот день был скромный и быстрый, от обычного послеобеденного сна все уклонились и приступили к Софье с претензиями, которые она уже не имела сил отражать: утренняя сцена с матерью совершенно подкосила ее.
Самое серьезное обвинение было то, что накануне венчания Шлиман обещал семье бриллиантовое ожерелье стоимостью 150 ООО французских франков в качестве свадебного подарка. За точность этого договорного пункта мадам Виктория ручалась головой. Не так решительно, но с той же уверенностью отец объявил, что Генри обещал ему сорок тысяч франков на переоборудование лавки и закупки импортных товаров. Мариго призналась, что ей были обещаны двадцать тысяч франков в приданое.
— Впервые слышу об этом! — простонала Софья. — Почему вы мне раньше не сказали?
— Берегли твои чувства, — ответил отец. — Завтрашнюю невесту грех обижать денежными разговорами.
Она надолго замолчала. Внутри нее все сжалось. Громко тикали часы. Когда она подняла на всех свои карие глаза, они пылали гневным огнем.
— Мама, Генри сам обещал тебе это ожерелье?
— Не мне.
— Тогда кому же?
— Дяде Вимпосу.
Она зажмурилась, как от боли.
— Папа, а эти деньги на лавку, кому он их обещал?
— Тоже дяде Вимпосу.
— Мариго, когда мы ездили в Авлиду, ты ни слова не сказала о приданом. Когда он тебе его обещал?
— Он обещал это епископу Вимпосу.
Софья повернулась к Сииросу. Тот поджал губы и отвернулся.
— Дядя Вимпос не станет лгать. Он священник. Мама, мне сейчас так же плохо, как тебе. Мне много хуже, чем в самые плохие дни в Париже. — И, помолчав, добавила: — Остается одно: напомнить моему мужу его обещания и потребовать, чтобы он держал свое слово. Папа, я напишу, чтобы он зашел за тобой в лавку к вечеру и приехал сюда, что это очень важно.
Генри выглядел встревоженным, когда вечером вошел в светлую гостиную.
— У тебя все в порядке, дорогая? Какая-то очень страшная записка. Как ты себя чувствуешь?