Вышли в сад и не успели сделать несколько шагов по гравиевой дорожке, как Детье заметил мраморного Аполлона, правящего четверкой огненных коней. Он проковылял к метопе, окинул ее взглядом знатока.
— Турецкая?
— Греческая.
— Разумеется. Но найдена на турецкой земле?
— Да.
— Где же наша половина, позвольте спросить?
— У меня не было выхода. Поделить значило погубить скульптуру.
— Так вот что был тот большой груз, который вы вывезли из Бесикского залива на греческом судне. Наш охранник опоздал буквально на несколько секунд и не смог задержать отправку.
— Мы немедленно восполнили половину этой находки, отправив в Константинополь семь из десяти исполинских пифосов, — запротестовала Софья.
— Согласен. Благодаря отличной таре они прибыли в целости. — Детье повернулся к Шлиману. — Мы отдаем должное вашему таланту и настойчивости в раскопках. В последнем номере «Куотерли ревью» я высказал твердое убеждение в том, что Гиссарлык есть местонахождение Трои.
— Благодарю вас.
— А об этом Аполлоне я знал из вашей книги. Но речь не о нем. Речь пойдет о золоте. Мы должны получить свою половину. После выхода вашей книги турецкое правительство чувствует себя опозоренным в глазах всего мира. Для него это вопрос чести.
— Ради этого я готов пойти на многое. Я уже предложил вести летом безвозмездно трехмесячные раскопки. За эти три месяца, которые, кстати, обойдутся мне в пятьдесят тысяч долларов, мы найдем столько прекрасных древностей, что они до отказа заполнят ваш музей, который я между тем перестрою, как прикажете, и тоже, конечно, за свой счет. Слышали вы когда-нибудь о более щедром предложении?
— Никогда. Если бы не клад, я бы ухватился за ваше предложение обеими руками. Но султан требует своей доли золота. И я ничего не могу поделать.
— Золото царя Приама неделимо. К тому же вам досталось золото, украденное моими рабочими, а это немало.
— Это ваше последнее слово?
— Да, могу только прибавить, что мне не хотелось порывать с вами дружбу.
— Это неизбежно. В следующий раз мы встретимся уже в суде. Всего наилучшего, доктор Шлиман. Всего наилучшего, госпожа Шлиман.
И он прихрамывая вышел из сада, следом шел первый секретарь посольства. Генри держался невозмутимо, чего нельзя было сказать о Софье: от переживаний у нее сделались кишечные колики.
«Я вышла замуж за человека, с которым спокойная жизнь невозможна. Либо он сам заварит кашу, либо расхлебывает чужую».
Из книги Шлимана Филип Детье перевел на греческий язык описание находок, сделанных в Трое в 1873 году. Юристы, нанятые Оттоманским правительством, подали председателю греческого суда первой инстанции ходатайство о конфискации сокровища, приложив список золотых предметов. Один из адвокатов Генри, Халкокондилис, принес копию этого прошения на улицу Муз. Шлиман встревожился, услышав о конфискации.
— Что это значит? — спросил он своего адвоката. Халкокондилис говорил неторопливо, вкрадчиво, глаза его
сквозь толстые очки замечали мельчайшую зацепку.
— Они требуют «наложить арест на оспариваемое имущество во избежание его продажи либо уничтожения», как это предусмотрено греко-турецким соглашением.
Иск был подан третьего апреля. Шестого апреля суд первой инстанции в составе трех судей заслушал адвокатов обеих сторон. Генри в суд не пригласили. Одна афинская газета писала: «Председатель суда должен был пригласить господина Шлимана в суд, чтобы дать ему возможность защищать самого себя. С господином Шлиманом поступили несправедливо».
Через два дня Шлиманов уведомили, что решение суда будет оглашено в пять часов пополудни. Генри и Софья по-праздничному оделись, сели в экипаж и поехали в суд, где заняли места в последнем ряду. Председатель резюмировал решение:
«Суд первой инстанции отклонил иск адвокатов Оттоманского правительства как неточно сформулированный. Согласно гражданскому судопроизводству, истец, оспаривающий имущество, должен представить в суд полное и исчерпывающее его описание. В противном случае иск признается неточным и неприемлемым. В настоящем деле истцы основывают свои претензии на немецком издании книги, в которой господин Шлиман дает описание своих находок. Суд считает это описание неполным. Однако суд охотно ознакомится с более подробным описанием имущества, буде истец пожелает его представить».
— Неточное и неприемлемое! — воскликнул Генри, откупоривая по радостному случаю бутылку коньяка. — Софидион, тебе доводилось слышать более прекрасные слова?
— За последнее время — нет. Ты думаешь, на этом все кончится?
— Вряд ли, если я правильно сужу о Детье. Его адвокаты встретятся и постараются составить подробное описание золотых находок. Если в следующем слушании суд решит дело не в нашу пользу, нам будет плохо. Отстоять свои права мы не сможем. Наш тайник нетрудно обнаружить. Пожалуй, самое лучшее отвезти сундук во французское посольство.
В Софье заговорил дух противоречия.
— Я против, Генри. Золото спрятано вполне надежно. Если оно попадет в руки Бюрнуфа и его дочери, мы можем навсегда потерять его.
— Не волнуйся: я запечатаю замок своей печатью, его никто не тронет.
— Я не того боюсь, что его кто-нибудь тронет. Бюрнуф и его дочь не остановятся ни перед чем, чтобы троянское сокровище оказалось в Лувре.
— А по-моему, разумная мысль—выставить весь клад целиком в великом музее матери городов. Сколько людей его увидят…
Глаза Софьи вспыхнули.
— Ты не имеешь права поддаваться ему! Ты дал мне слово, что троянское сокровище будет принадлежать греческому народу.
Генри обнял ее за плечи, успокоил:
— Ты напрасно нервничаешь. Я хочу одного: спрятать сокровище в абсолютно надежном месте. И я сегодня же перевезу его.
В ближайшее воскресенье, 14 апреля 1874 года, Мариго выходила замуж за Деметриоса Георгиадиса, преподавателя математики в женской гимназии. Генри был шафером. Софья взяла из Греческого национального банка четыре тысячи долларов—свадебный подарок Генри — и передала их молодой чете. Веселое семейное торжество развлекло Софью, и она ненадолго забыла свои огорчения.
Через три дня Генри объявил:
— Бюрнуфы пригласили нас завтра на обед.
— Я не расположена ехать.
— Почему? Они наши добрые друзья.
— У них есть определенный расчет.
— Пожалуйста, не устраивай скандала.
Она не могла отказаться. Утром она одевалась в самом мрачном настроении. Предчувствие говорило ей, что ссоры не избежать.
И она не ошиблась. Сидя в гостиной за аперитивом, Эмиль Бюрнуф заговорщицким тоном сообщил:
— Я написал директору Лувра, сообщил о наших переговорах. Вчера я получил от него телеграмму, в которой он приветствует мысль о возможной передаче Лувру сокровища Приама. Сегодня он встречается с нашим премьер-министром Форту, чтобы заручиться его одобрением.