Присутствовавшие приветствовали Юнга аплодисментами. Его лицо просветлело, и он сказал, улыбаясь:
– Принимаю. С гордостью и радостью. Спокойный Франц Риклин, который, как казалось, не возражал находиться все время под протекцией Юнга, сказал:
– Господин профессор Фрейд, у нас есть редактор, вам же надо стать директором.
– Благодарю вас, господин доктор Риклин. Разумеется, мне было бы приятно. Но я должен быть одним из директоров. Мы должны иметь кого–нибудь из Швейцарии, чтобы разделить ответственность и решения по вопросам политики ежегодника.
Никто не поднял глаза на Ойгена Блейлера, не взглянул и Зигмунд. Если Блейлер отказался быть председателем на обычном двухдневном совещании, то как он может принять ответственность в качестве директора будущего ежегодника? Нет, это невероятно… для всех, но не для Блейлера.
– Буду счастлив стать вместе с вами содиректором, господин профессор Фрейд, если меня приемлют все в этой комнате. Полагаю, что, работая вместе, мы сумеем выпустить весьма внушительный ежегодник.
Это заявление наэлектризовало присутствующих. Зигмунд почувствовал необычное возбуждение. Швейцарцы сердечно поздравили Блейлера, затем Фрейда. Вслед за ними Джонс, Брилл, Абрахам, Ференци выразили свои поздравления редактору и директорам. Зигмунд прошептал на ухо Абрахаму:
– Как вы думаете, не заказать ли бутылку шампанского? Это памятное событие, и оно требует тоста.
Абрахам пожал плечами:
– Только не алкоголь. Блейлер и Юнг – трезвенники!
Радость по случаю удачной договоренности оказалась кратковременной. Войдя в купе поезда и увидев лица своих компаньонов из Вены, Зигмунд понял, что его ждут неприятности. Он вдруг осознал, что в прошедшие два дня он уделял слишком мало внимания своим старым друзьям. Но о чем особом он мог с ними говорить? Он помогал всем им в подготовке их докладов. К тому же нужно было встретить много новых людей и наладить отношения с ними. Со своими венскими коллегами он встречался каждую среду. Разве не было разумным и правильным потратить эти дни на установление связей с представителями других стран?
Его венские коллеги думали иначе. На лицах Альфреда Адлера, Вильгельма Штекеля, Исидора Задгера, Рудольфа Рейтлера, Поля Федерна и Фрица Виттельза, разместившихся в купе, было написано раздражение и недовольство. Признаком этого было то, что ни один не встал и не предложил Зигмунду места. Он стоял в проходе купе, а под его ногами трясся вагон, минуя стрелки пригорода Зальцбурга. В коридоре стояла другая группа: Отто Ранк, сжавший его руку, когда он проходил мимо; Эдуард Хичман, подмигнувший ему с насмешкой, словно говоря: «Что можно ожидать от человеческой натуры?» Леопольд Кёнигштейн кивнул ему, когда он входил в купе… Зигмунд заметил, что шесть мест были заняты врачами–профессионалами; люди иных профессий, такие, как Гуго Геллер и Макс Граф, находились в коридоре, достаточно далеко, и не слышали дискуссии. Покрасневшее лицо Вильгельма Штекеля говорило о том, что он взял на себя роль выступающего от имени всех.
– Прекрасно, Вильгельм, в чем дело?
– Мы страшно разочарованы.
– Чем?
– Вашим отношением к нам на конгрессе. Вы пренебрегали вашими старейшими друзьями, которые помогали вам начать движение…
– Без которых не было бы конгресса, – съязвил Исидор Задгер.
Зигмунд напомнил, что они вместе выступали в качестве хозяев в «Штернбрау».
– Но вы относились к нам, как к бедным родственникам, – сказал хрипло Фриц Виттельз, – вам надоели те, кого вы давно знаете.
– Я встречался с дюжиной новых людей впервые. Я считал важным посвятить им каждую свободную минуту.
Леопольд Кёнигштейн просунул голову в купе и сказал осторожно:
– Могу ли я высказаться как посторонний? Полагаю, что профессор Фрейд прав, думая…
– Нет, вы не можете говорить как посторонний! – выкрикнул Рудольф Рейтлер. – Мы все члены этой группы с самого начала, и только мы имеем право говорить.
– Пусть будет так, Рудольф, – ответил Зигмунд, – но, видимо, есть нечто большее за этим разговором, чем пренебрежение с моей стороны.
– Почему вы окружили себя приехавшими из Цюриха и новыми людьми из Англии и Америки, в то время как нас, венцев, поместили в другом конце гостиницы? – Это был опять–таки Штекель.
– По той же причине, Вильгельм. Но мы так и не подошли к вашей настоящей жалобе. Доктор Адлер, вы, очевидно, разделяете настроения? Скажите честно, что волнует группу?
– Да, господин профессор, если вы настаиваете. Мы недовольны вашей встречей по поводу ежегодника.
Альфред Адлер замолчал; у него не было намерения примыкать к недовольным. В купе протиснулся Макс Кахане.
– Поскольку я не разделяю чувство враждебности и ревности, то, быть может, я в состоянии изложить дело объективно. Ваши венские коллеги считают себя умышленно отстраненными. Вы хотели, чтобы швейцарцы командовали, чтобы они предложили ежегодник и, следовательно, помогли издать его.
– Верно. Но не так, как вы это излагаете. Карл Юнг спросил меня, не могу ли я пройти в номер Ойгена Блейлера, чтобы обсудить вопрос о возможном ежегоднике. Я сказал, что жду с нетерпением такого момента. Юнг спросил, кого я хотел бы пригласить. Я сказал: «Да по одному человеку от каждой страны, представленной на конгрессе: Брилл от Америки, Джонс от Англии, Абрахам от Германии, Ференци от Венгрии…
– И почему ни одного венца? – прервал Рейтлер.
– Потому, что считал себя способным представлять вас.
– И кто будет контролировать ежегодник?
– Юнг будет редактором…
– Мы так и думали!
– Блейлер и я, мы будем директорами.
– Почему нет больше венцев в этой группе? – спросил Фриц Виттельз тоном, далеким от вежливого. – Почему швейцарцев вдвое больше, чем нас?
– Фриц, это не игра в футбол, швейцарцы не выступают как наши противники. Мы друзья и товарищи по оружию. Хотя они занимают два из трех исполнительных постов, – признаюсь, я хотел, чтобы было так, – мы, венцы, заполним на две трети журнал нашими статьями, поскольку у нас больше членов, чем у всех других обществ, вместе взятых. Разве не это нам нужно?
Наступило молчание. Лицо Альфреда Адлера просветлело. У него было больше всех других оснований войти в редакцию, и, поскольку он принял объяснения Зигмунда Фрейда, напряжение в купе спало. Из коридора доносились звуки успокоившихся голосов. Зигмунд слышал, как Отто Ранк сказал:
– Слава богу, пронесло!
Но не пронесло. Вильгельм Штекель не умерил своего пыла, он кричал:
– Есть еще один вопрос, и вся наша группа согласна: вы допускаете фатальную ошибку.
– В чем, Вильгельм?
– Карл Юнг. Мы следили, как вы его обхаживали. Вы полагаете, что он может стать самым важным, следующим после вас на международной сцене. Вы думаете, что он так же верен и надежен, как мы, окружавшие вас почти шесть лет. Но вы ошибаетесь. Карл Юнг не станет работать долго ни для кого и ни с кем. Он отдалится и будет сам по себе. Когда он отойдет, он причинит нам непоправимый вред.