Борода и брови Мейнерта поседели, в зачесанных назад волосах было также много седины, придававшей его властной голове налет доброты.
– Нет, мой молодой друг, вы не можете проводить меня. Вы любите поважничать. Вам нравится ходить по той же причине, по какой Пегасу нравится летать: из–за возбуждающей способности движения вы бегаете по Рингу быстрее дворцовой кареты. Тем не менее мне будет приятно пройтись с вами. Я человек медлительный, мне доставляет удовольствие ставить ногу на землю после каждого шага.
Зигмунд рассмеялся: Мейнерт был в хорошей форме и сказывался его восхитительный характер.
– Я знаю также, что вы хотите поспорить, а я не намерен бежать рядом с вами как умом, так и ногами.
– Не спорить, господин советник, а обсуждать. Со всем уважением могу ли я высказать предположение, что в ваше описание трех стадий гипноза Шарко вкралась неточность?…
Мейнерт позволил Зигмунду объяснить и терпеливо выслушал его, пока они не дошли до двери дома Мейнерта. Он позвонил смотрителю, хлопнул Зигмунда по плечу и сказал:
– Спасибо за просветившую меня прогулку.
Дело, возможно, и кончилось бы этим, не опубликуй профессор Мейнерт свою лекцию в «Медицинском журнале». Зигмунд считал, что в вопрос должна быть внесена ясность, поэтому он написал в венский «Медицинский журнал» о том, что назвал «путаницей» Мейнерта. Это задело профессиональную гордость Мейнерта. Он перешел в наступление, поместив в еженедельном журнале серию статей, в которых огульно осудил теорию Шарко о самовнушении как причине истерического паралича, утверждая, что истинная причина такого паралича – органическая. Уничтожающий удар Мейнерта содержался в строке: «Я нахожу пропаганду господином доктором Фрейдом терапии посредством внушения тем более примечательной, что он выехал из Вены как врач, хорошо подготовленный в физиологии».
Ссора стала достоянием широкой публики. Йозеф Брейер не поленился хорошенько отчитать Зигмунда. Тот настаивал, что должен давать сдачи, когда на него нападают.
– Йозеф, Мейнерт написал, что я работаю здесь «как частнопрактикующий гипноз». Это может создать ложное представление, будто я занимаюсь только гипнозом. Я работаю здесь как специалист по нервным болезням и применяю все методы, имеющиеся в распоряжении невролога. Мейнерт называет гипноз глупостью. Мы, ты и я, знаем лучше его; мы помогли больным людям, ты первый, а я, следуя за тобой.
Йозеф Брейер устремил свои усталые глаза на друга; он был мирным человеком.
– Согласен, Мейнерт зашел слишком далеко, но пусть ему придется преодолеть долгий путь от своего ошибочного утверждения. Вам, приват–доцент, не следует втягиваться в профессиональную ссору с более пожилым человеком.
Зигмунд не понимал логики его рассуждений, ибо был задет тем, что Йозеф говорил «вы» вместо привычного «ты». Но он не принял во внимание совет. На следующий день он составил обзор книги «Гипноз» швейцарского невролога Августа Фореля. Он высоко отозвался о книге, кратко изложил ее содержание и заключил словами: «Движение, старающееся ввести лечение посредством убеждения в терапевтический арсенал медицины, добилось успеха в других странах и вскоре добьется своей цели в Германии и Вене». Далее он обратил внимание на замечание Мейнерта, который лишь вскользь упомянул о Фореле перед научной аудиторией, назвав его к тому же «южанин Форель» и противопоставив «северным оппонентам гипноза», более склонным к хладнокровному мышлению. Зигмунд напоминал читателям, что Форель родился на берегу Женевского озера, которое Мейнерт, видимо, спутал со Средиземным морем. Устав от обвинений, что он–де прибегает «к уловкам и к ненаучному образу мыслей», пользуясь гипнозом, Зигмунд позволил себе выпад в адрес Мейнерта:
«Когда среди оппонентов оказываются люди вроде советника Мейнерта, завоевавшего своими печатными работами большой авторитет… в таком случае делу гипноза неизбежно наносится ущерб. Большинству людей трудно представить себе, чтобы ученый с большим опытом в некоторых областях невропатологии, показавший свою проницательность, полагал возможным для себя не считаться с авторитетами в других областях».
Зигмунд решил, что настало время узнать из первых рук о методах, применяемых докторами Бернгеймом и Льебо.
– Пока ты будешь в Нанси, – спросила его Марта с печальной улыбкой, – может быть, присмотреть для тебя лекционный зал?
– Мейнерт не такой, Марта. Он позволит мне пользоваться его аудиторией в зимний семестр. Меня огорчает, что я не буду здесь, когда появится обзор. Мне бы не хотелось, чтобы думали, будто я сбежал.
– Не бойся! По–моему, венский научный мир считает тебя человеком, который торопится подраться. Интересно, унаследует ли наш сын твой темперамент?
– …Наш сын?
– Да. Разве ты не говорил, что хочешь сына? Он понял, на что она намекает, и обнял ее.
– У нас будет чудесная семья. И я бы сказал, многочисленная! Может быть, снимем на лето ту же виллу в Земмеринге? Я проведу большую часть июля в Нанси; моя сестра Паули составит тебе компанию.
Он сошел с поезда на станции Нанси, недалеко от северо–восточной границы Франции, пересек привокзальную площадь и получил в коммерческой гостинице на третьем этаже достаточно просторный, со стенами горчичного цвета номер. Окно с задней стороны выходило на горный хребет, где добывалась железная руда для французской промышленности.
Зигмунд помылся, затем отправился в писчебумажный магазин, чтобы купить путеводитель по городу. Оставалось еще несколько часов до заката солнца, и он решил осмотреть город. Он не станет ужинать и не ляжет спать, пока не изучит город.
Из справочника он узнал, что с двенадцатого века Нанси был исторической столицей Лотарингии. Развернув план города, он сориентировался и решил начать осмотр с собора на улице Святого Георга. Собор имел витиеватый фасад и две увенчанные куполами башни, но Зигмунду он показался разочаровывающе скучным по сравнению с соборами Парижа и Вены. Затем он отыскал на плане гордость Нанси – площадь Станислава, построенную бывшим королем Польши Станиславом Лещинским, посвященным в герцоги Лотарингии.
Зигмунд вышел на площадь и громко воскликнул от удовольствия. Это была не просто площадь, а часть города, окруженная общественными зданиями единой архитектуры с изобилием украшений из кованого железа с позолотой. В центре стояла триумфальная арка, ее длинные карнизы были украшены рядами скульптур; изящные городская ратуша в стиле барокко, дворец правосудия, театр, обсаженная деревьями площадь Де ля Карьер – все это создавало чувство гармонии, подобно музыке Моцарта. Усталость после долгого путешествия как рукой сняло.
На следующее утро он встал в шесть часов. Хотя солнце уже стояло высоко, но узкая улочка под его окном оставалась еще в тени. По тротуарам мимо неосвещенных магазинов спешили на шахты и фабрики рабочие. Зигмунд вытерся влажной губкой перед зеркалом, надел свой венский костюм темно–серого цвета, белую сорочку и повязал галстук под тугим воротничком. Он выбрал место в открытом кафе на привокзальной площади и за чашкой кофе с рогаликом пробежал глазами местную газету.