— Он что, снова за своё? — в полном отчаянии спросила она Августа.
Эдеварт хотел что-то возразить, но Август остановил его, опять беря на себя роль посредника:
— Да будет тебе, Эдеварт!
Она достала пудреницу, припудрила нос и, обратясь к Августу, сказала свою обычную фразу:
— Это не для красоты, а для свежести! Красота меня теперь не слишком занимает, я с самого приезда хожу в том же платье, в каком приехала, у меня, правда, есть ещё одно, но и всё.
Молчание.
— Ладно, лучше я помолчу. Не то мне снова напомнят, что когда-то я ходила босиком, в одной юбке и сорочке.
Было ясно, что Лувисе Магрете вот-вот закатит истерику, её коричневые губы побелели, глаза заблестели каким-то необычным блеском.
— Он часто говорит, что мы с самого начала вели себя как безумные, — продолжала она без тени смущения, — говорит, у нас всё началось с греха, а потому не может так продолжаться.
Август:
— Да будет тебе!
— Но моего мужа никто в Америке и не находил, мне пришлось выдумывать всякую всячину, чтобы снова туда попасть. Он исчез, и его до сих пор не могут найти. А к тому же мы с ним были в разводе...
— Верно, верно, миссис Эндрюс.
— Стало быть, ничего греховного мы и не совершали. Это он мне всё говорил, что мы начали с греха, так оно и шло год за годом, но ведь не может грех продолжаться всю жизнь!
— Ну хватит...
Лувисе Магрете выронила из рук пудреницу, и она подкатилась к ногам Эдеварта, тогда он встал и подал ей пудреницу. В этот миг выражение неудовольствия мелькнуло у неё на лице. Она словно испугалась, что Эдеварт станет заглаживать случившееся и что они снова помирятся.
— Замолчи! Брось эту пудреницу! — взвизгнула она и разразилась истерическими рыданиями.
Август растерялся, поглядел по сторонам и явно решил, что ему лучше уйти отсюда. А Эдеварт кивнул и промолвил:
— Так я и знал!
Теперь правота была на его стороне. Да, Лувисе Магрете тоже приходилось несладко, тупое долготерпение Эдеварта угнетало её и доводило до истерики. Конечно, всякий может догадаться, что он желает ей зла. Её сотрясали судорожные рыдания, выглядела она ужасно, лицо у неё исказилось, и нос был мокрый от слёз, и вообще... но Эдеварт молчал, то есть про себя он, может, и смеялся, и был рад, что у неё перекосилось лицо, но не хотел ни сказать, ни сделать что-нибудь, чтобы оно приняло прежнее выражение.
Лувисе Магрете храбро снесла своё унижение, она выпрямилась и взяла себя в руки.
— Не уходи! — крикнула она Августу. — Посиди ещё немножко, сейчас у меня всё пройдёт, ничего такого не случилось, просто я немного вышла из себя. И не бойся, что я вдруг начну кричать, хотя мне и кажется, будто и Бог, и люди отвергли меня, но кричать я не стану!
Эдеварт сидел грузный и молчаливый, ведь он мог хоть немного помочь ей, например сказав доброе слово или погладив по волосам, если, конечно, у него было сердце. А она, которая всё время, всю жизнь остерегалась поминать своих детей от первого брака, лишь бы не причинять ему ненужную боль...
Лувисе Магрете сдержала слово, она больше не кричала, только всхлипывала, и прошло немало времени, прежде чем она успокоилась.
Вот как всё кончилось.
Эдеварт вернулся к себе в Новый Двор, а Лувисе Магрете начала складывать свои вещи, дорогие баночки с мазями и флакончики с чудодейственными каплями. Словом, не такой уж великий багаж погрузила она в почтовую лодку, да и вообще для неё всё это, должно быть, странно выглядело; день уже клонился к вечеру, грести предстояло всю ночь, чтобы к утру оказаться у пароходной стоянки. Холодный, ночной бриз задувал над Полленом.
А несколько часов спустя из Нового Двора приходит долговязый мужчина и пробирается к лодочным сараям. Ночь на дворе и тьма, мужчина ищет лодку, но никакой лодки здесь нет, а есть шлюпка от большого рыбачьего баркаса. Мужчина взволнован, он спешит, а потому и не размышляет, он садится в шлюпку, подгребает к баркасу, втаскивает в него шлюпку и отвязывает чалку, а потом садится на вёсла, пару огромных вёсел.
И получается, всё получается, баркас идёт очень тяжёло, мимо мыса, мимо островов. Мужчина гребёт много часов подряд, зачем-то ему надо к пароходному причалу, он хочет вовремя подгрести, и встать, и помахать рукой. Разлука недолгая, недели всего на две, но ему непременно хочется помахать, так он решил. Лишь бы успеть вовремя, восток уже начинает светлеть, но в работе он как лошадь, знай себе гребёт да гребёт.
И конечно же он опаздывает и уже издали видит дым из трубы, пароход берёт курс в открытое море. Он складывает вёсла и сплевывает. Слишком долго он размышлял, прежде чем спуститься к лодочным сараям, да и то сказать, против судьбы не попрёшь. Он снова сплёвывает, утирает лоб, приводит себя в порядок. И вдруг застывает в изумлении: дым повернул, он дугой повис в воздухе, дуга всё больше и больше смыкается, теперь это уже не дуга, а кольцо. В чём дело? Пароход не выходит в море. Он возвращается к причалу, описав дугу. Человек снова налегает на вёсла, гребёт, он ещё успеет; он ещё придёт вовремя.
И однако же он не поспевает, не поспевает обойти последний мыс. Ах, если бы он тогда не положил вёсла на эти несколько минут. Теперь же ему остаётся лишь глядеть на кольцо дыма над морем.
Вот так и закончилась вся эта история.
Август ладит себе дом: две комнаты, коридор и кухня внизу, две спальни наверху. С ним работают ещё четверо. Во-первых, Эдеварт, причём Эдеварт не из плохих работников, он много чему выучился, когда работал на ферме и ставил там небольшие домишки.
Раз уж Август строит дом, это будет не обычная для Поллена четырёхстенка с дёрновой крышей, нет и нет, его дом будет походить на виллу или дачу с балконом здесь и эркером там, с тентами, с верандой на точёных столбиках, с цветными стёклами в двери, арками на фронтоне и шиферной крышей. Получался, чёрт подери, совсем заграничный дом, ни у кого в Поллене такого не было. Но всего пуще задумывались люди, зачем Августу понадобилось так много комнат.
— Ты что это затеял? — спросила у него Поулине. — Ты что, строишь в расчёте на жену и детей, хочешь начать другую жизнь?
— Теперь я с этим спешить не стану, — отвечал Август, — мы уже видели, к чему это приводит, когда человек вдруг захочет начать другую жизнь.
Оба подумали при этом об Эдеварте и Лувисе Магрете, об их спорах и семейных сценах, воспоминания о которых очень угнетали обоих. У Поулине они всё время не шли из головы.
— Ты не знаешь, почему она так долго не приезжает из Доппена? — спрашивает она.
Август оглядывается по сторонам и отвечает, понизив голос:
— Конечно, знаю. Она просто сбежала.
— Да что ты говоришь!