Эдеварт задумывается. Всё это очень похоже на Теодора, одно из его паскудств. Он выхватывал письма из мешка что твоя обезьяна... из чистого любопытства, сами-то по себе письма ему вовсе не были нужны... просто он вскрывал их, чтобы прочесть, кто кому и о чём пишет из Поллена. Это очень на него похоже, низость чувствуется в каждом его поступке, болван, вечно немного пакостный и почти всегда по-дурацки пакостный. Ну какой ему прок в этом? Да никакого. Как всегда полуоборванный и полуголодный, будет он бродить по селению, выведав потихоньку тайны о его жителях, о парнях, которые пишут своим девушкам, и о девушках, которые пишут своим парням.
— Я понимаю, ты очень сердишься, — говорит Рагна и бросает на него робкий взгляд. И у неё словно камень сваливается с плеч, когда он улыбается и отрицательно мотает головой.
— Нет, не так уж я и сержусь, — отвечает он, — только это очень глупо. А в общем-то мне без разницы.
Снова письмо из Америки, думает он, последний раз я получил несколько недель назад, несколько недель, несколько лет, ну само собой, надо было написать ответ, поблагодарить, почему же он не сделал этого?
— Ну а ты читала письмо? — спрашивает он вдруг у Рагны.
— Читала ли я? Нет и нет! Читать чужие письма?! Уж в чём не грешна, в том не грешна!
Ну конечно же она читала. Что, впрочем, ничего не значит.
— Я просто хотел спросить, знаешь ли ты, где она сейчас. Прочти, пожалуйста, что там стоит на почтовом штемпеле.
Она начинает читать по складам. В школе Рагна очень хорошо училась и посмеивалась над Эдевартом, который читал плохо и с запинками, вызывая всеобщие насмешки. Она читает: «Денвер».
— Так, так, — кивает Эдеварт себе самому. Стало быть, Лувисе Магрете покинула восток, где жила её дочь, миссис Адамс, снова пустилась на поиски, и теперь она у своего сына, в Денвере. Вот и прекрасно. То ли потому, что она сумела найти того, кого искала, то ли потому, что не сумела и теперь снова хочет, чтобы Эдеварт был при ней. В общем, всё ясно. Он откладывает письмо в сторону.
— А ты разве не хочешь его прочесть? — робко спрашивает Рагна.
— Потом прочту. Слушай, а как Теодор добирался до писем? Разве почтовый мешок не кладут в сумку с замком?
— Не могу тебе сказать. Верно, он добирался до них ещё на стоянке, раньше, чем их запрут на казённый замок. Просто стыд и позор!
— Что он сказал, когда ты взяла моё письмо?
— А его тогда не было дома. Я ходила на ручей за водой, ты ведь и сам видел, прихожу и думаю, чем это так странно пахнет, тут-то я и обнаружила всё.
— Значит, он не знает, что ты ушла с моим письмом?
— Нет, но Бог благословит тебя, если ты не доложишь об этом начальству. Это было бы ужасно для нас для всех, а пуще всего — для Родерика. Его бы сразу выгнали.
Эдеварт спрашивает:
— Но ведь Родерик ничего об этом не знает?
— Нет, нет! — восклицает Рагна. — Даже и не думай, мальчик такой порядочный, нет и нет, Родерик весь в тебя.
Эдеварт всё так же сидит неподвижно, сидит и молчит, вдруг он прислушивается: уж не скрипнула ли половица в соседней комнате? И, ничего не услышав, успокаивается. А может, и вовсе ничего не скрипело, может, ему просто послышалось.
Рагна тем временем гнёт своё:
— Я и назвать его хотела в честь тебя, но не посмела. Так что имя ему подыскал Теодор. Он сказал: «Раз ты его родила, так и называй в честь себя самой». — Говоря это, Рагна улыбается, и от губ у неё бегут такие милые морщинки.
— Тогда, по крайней мере, скажи Родерику, что за человек возит почту вместе с ним. Пусть поостережётся.
— Да, он должен знать. Ведь он-то, Родерик, отвечает за них обоих, и всё это, да ещё твоё письмо из Америки, сулит большие неприятности.
— А что до меня, — продолжает Эдеварт, — то я об этом не пророню ни звука. Тут ты можешь быть вполне спокойна.
Ещё улыбка и милые морщинки у губ. Она благодарит его, встаёт и останавливается перед своим пальто.
То ли сама стена её подтолкнула, то ли она оступилась, только они вдруг оказались совсем вплотную друг к другу, начали целоваться и что-то шептать, верно, оба сошли с ума.
Однако в соседней комнате явно кто-то был, кто-то осторожно кашлянул, как бы предостерегая их. «Теодор!» — шепнул он и высвободился из её объятий.
Минута испорчена.
Дурак дураком смотрел он, как она надела пальто и ушла.
Она не попросила проводить её, защитить её, судя по всему, она в этом не нуждалась, она и сама могла за себя постоять. Чёрт, до чего глупо всё вышло!
Вдруг его охватывает лютая злоба, ярость, сохранившаяся с молодых лет, бледный и ожесточённый врывается он в комнату Августа — там никого. Тогда он прыжком слетает вниз по лестнице, выскакивает на улицу и оглядывается, он хочет поймать Теодора, хочет подкрасться к нему на цыпочках — но нет, Теодором здесь и не пахнет. А Рагна спокойно идёт домой в своём пальто.
Эдеварт долго мечется между домами, ищет и наконец находит в дровяном сарае Августа.
— Так это был ты! — бормочет он, задыхаясь.
— Что я? — спрашивает Август. Но отпираться бесполезно; Август понимает, что место здесь опасное, весь сарай набит орудиями убийства, тут и топор, и козлы, и поленья. Но вдруг страх перед взбешенным приятелем покидает его, он готов схватиться с ним, он посылает его ко всем чертям, он не намерен спасаться бегством, он стоит с пустыми руками и говорит: — Ты бы поменьше орал, Эдеварт!
Эдеварт с разлёту останавливается и морщит верхнюю губу, словно хватил царской водки.
— Это ты кашлял! — шипит он.
— Тебе этого не понять, — спокойно отвечает Август, — а раз так, тогда лучше помалкивай. В моём теперешнем состоянии знаешь, сколько нужно силы, чтобы удержаться от кашля.
Эдеварт, совершенно обескураженный:
— Как это понимать — «в моём теперешнем состоянии»?
— И раз это дело нескольких месяцев, я же должен был как-то дать тебе знать. Иначе я бы не кашлял. Может, ты слышал, как я кашляю весь день, без умолку? Но когда кто-то рядом... когда я стою и слушаю...
История кончается забавно и странно. Получается так, что Август сам стал жертвой несправедливости, чем крайне обижен: выходит, эта чёртова Рагна решила его испытать, почуяла, видно, что он сейчас совсем плох, у женщин в этом смысле дьявольский нюх, от них ничего не скроешь. Но дайте только срок, говорю я вам, настанет день, когда я снова буду в форме, уж тут-то я своё наверстаю.
Постепенно лицо Эдеварта приобрело свой обычный смуглый оттенок. Он даже начал улыбаться, а потом и вовсе рассмеялся, громко так. Он, которому, пожалуй, не доводилось смеяться вот уже много лет.
Но это отнюдь не успокоило Августа.