Хозяин хоть и смирился, однако посетовал на затянувшиеся сроки.
— Ты, может, хочешь расторгнуть сделку? — спросил Август. — Ну, как знаешь. Ты же видишь, я стою перед тобой с пачкой денег, но не могу тебе заплатить, потому что у меня нет подходящей валюты. Возьми и попробуй сам. А то у меня мало времени.
Тогда хозяин согласился ждать, пока не выплатят страховку, и этот уговор был закреплён в письменном виде, причём свидетелем выступала сама Поулине как страховой агент. Она записала адрес хозяина и обязалась перевести ему деньги, едва они поступят. Всё, дело слажено.
Уф! Август был недоволен и то и дело утирал вспотевший лоб; вот бейся над такими проблемами, мыкайся из-за горсточки наличных в день выплаты! Сплошь закавыки и подобные мелочи, от которых не будет проку ни для одного коммерсанта. За границей люди просто сдают свои ценные бумаги в одно окошко, а потом получают наличные в соседнем окошке. Нет и нет, в Поллене нужно завести банк, интересно, что думает об этом Поулине?
— Ну, может быть...
Полленский сберегательный банк. Самый большой из предстоящих расходов — это покупка такого сейфа, какой Август когда-то видел в Тронхейме, они там хранили деньги и протоколы. Кстати, а Йоаким и шхуна ещё не давали о себе знать?
— Нет.
Хотя сейчас ещё рано, спору нет. Август не станет поднимать шум, если даже в этом году не удастся запереть косяк. У него, Августа, есть и другие планы. Кстати, пока он был в отъезде, на его имя не приходила телеграмма?
— Нет.
Он ждёт телеграммы из нескольких мест за границей. Сегодня у нас двадцатое, так что до первого осталось десять дней.
— Ты это про что? — спросила Поулине.
— Погоди, узнаешь.
Август снова воспрянул духом, в Поллене перестали на него коситься, он уладил дела с хозяином баркаса, он стал теперь его владельцем, вдобавок у него были заграничные ценные бумаги, а ведь к нему отнеслись несправедливо, народ по своему невежеству усомнился в его финансовых возможностях.
Август успокоился, теперь он мог снова всё как следует обдумывать и калякать с Поулине:
— Да, теперь мои дела обстоят иначе, чем раньше. Теперь у меня всё в порядке, но ведь так было не всегда. Ты мне поверила, когда я рассказал тебе, из-за чего сменил зубы?
— Конечно, поверила.
Август, удивлённо:
— Неужто? А ведь я тогда всё тебе наврал. Я иногда рассказываю такое, чего на самом деле вовсе и не было, но теперь я расскажу тебе чистую правду, чтобы не пристала ко мне скверная привычка выдумывать. А на самом деле я тогда сменил зубы, чтобы меня не узнали.
— Значит, ты что-то натворил?
— Некоторым образом да. Не сказать, чтобы натворил... Просто была одна женщина, которая не давала мне покоя, про неё можно даже сказать — дама. У неё была целая усадьба и много рабов. Спору нет, кой-какие отношения между нами были, а у местных мужчин она никогда не видела зубов такой красоты, как мои. Но когда я захотел вырваться на волю и уплыть, она сказала, что нет, что этого она мне не позволит. Такой любви и преданности ты небось никогда и не видела. Уж очень она меня любила. А когда я надумал сбежать тайком, она приставила ко мне охранников, чтоб они перехватили меня и привели обратно. Вот тут-то я и заменил зубы и благополучно сбежал.
По виду Поулине он мог судить, как она восприняла всю эту историю. А восприняла она её плохо: скривила губы. Но сам Август был вполне доволен своей историей, он дал волю своей фантазии и развеселился.
— Разве я мало где побывал? — спросил он. — И скажу тебе прямо, больше всего ко мне липли дамы. Я и по сей день ношу в теле не то четыре, не то пять пуль, но это всё ерунда, если вспомнить, как за мной гонялись влюблённые женщины, кто с ядом, кто с ножом, кто со слезами. Когда-нибудь я расскажу тебе про всё, что мне пришлось вытерпеть.
— Ха-ха! — недоверчиво засмеялась Поулине за своим прилавком. — Здесь тебе, Август, ничего не грозит, раз ты хочешь, чтобы полленские дамы оставили тебя в покое.
Август слегка растерялся, но потом взял себя в руки и сказал:
— Ну и хорошо!
Но поскольку Поулине почему-то вообразила, будто может насмехаться над ним и подшучивать, да ещё при посторонних, он разозлился. Не тот он человек, над которым можно подшучивать. Не он ли проявил истинно пророческое предвидение, когда застраховал свою шхуну и тем заработал кучу денег? Не он ли разобрался с хозяином баркаса, своим кредитором? Теперь он на законных основаниях владеет неводом, на что не рискнули полленцы, и тем не менее он стоит здесь, среди местных жителей, и приветлив с ними, и не задирает нос, и не откупает у Поулине лавку, и не оставляет её без крыши над головой.
— Эй, Поулине, а ты у нас случайно не собираешься замуж? — ехидно спрашивает он.
— Ты насчёт кого спрашиваешь? — отвечает она вопросом на вопрос, причём отнюдь не приветливым тоном.
— Ты ведь у нас скоро заневестишься.
— Да, — отвечает она, — но последние двадцать лет я надеялась только на тебя.
Народ в лавке начинает смеяться, некоторые женщины находят это забавным и ехидничают.
— Ты ей не верь, Август, она вовсе не на тебя надеялась, ей больше по душе капеллан из здешнего пастората.
— Я была бы вам очень благодарна, если бы вы прекратили всякие разговоры о нём! — выкрикивает Поулине, заливаясь краской.
Август несколько растерялся.
— Капеллан? — переспрашивает он неуверенно. — А это кто же такой?
При этом он и сам понимает, что выглядит невеждой.
— Ну, раз ты не знаешь, кто такой капеллан, — смеются женщины, — значит, ты не ходишь в Божью церковь.
Август:
— Не хожу.
— Зато он был миссионером у язычников, — бойко подхватывает Поулине, и, поскольку женщины в лавке разражаются смехом, она решает подлить масла в огонь и добавляет: — А тех, кто не желал обратиться, он просто отстреливал.
Август растерян. Эта проклятая Поулине сделала его полным посмешищем, зря он надумал её дразнить. Нет, не годится он для острословия, не умеет он огрызаться, он, старый мореплаватель, всегда был приветливым и ровным, а характер у него кроткий и терпеливый.
— Ладно, Поулине, — говорит он, — пусть последнее слово останется за тобой, только не имеет смысла заявляться к язычникам, или масонам, или людоедам с такой вот болтовней, уж это мне известно. Они должны чувствовать, что ты настроен серьёзно.
— Но ведь ты стрелял в них! — выкрикивает Поулине.
Август мало-помалу преодолел смущение, фантазия его вновь разыгралась, он принимает оскорблённый вид и спрашивает:
— Послушай, Поулине, а ты не могла бы сказать мне, что я, по-твоему, должен был сделать?
Поулине: