– О нет! Я не нахожу, чтобы продажа этого клочка земли уменьшала стоимость имения.
– В таком случае, я не могу продавать, – говорит поручик.
И оба осыпают друг друга любезностями.
– В последнее время, – говорит господин Хольменгро, – ко мне уже несколько человек обращались с просьбой поговорить с вами о покупке земли. Я ответил им, что пока вы не хотите продавать. Я не хотел, чтобы они приходили и беспокоили вас в эти тяжелые дни, когда вам нужен был покой.
– Благодарю, я вполне одобряю вас.
– Но за одного из них я хотел бы замолвить теперь словечко.
– Пожалуйста.
– Благодарю вас. Это – Ларс Мануэльсен. Он вбил себе в голову, что не может оставаться арендатором, когда у него сын стал пастором. Он непременно хочет быть собственником.
– Вот как? Ларс Мануэльсен!
– Да, Ларс Мануэльсен. Он положительно замучил меня этой просьбой, останавливает меня на дороге и все время говорит об этом.
– Сумасшедший!
– Если господин поручик хочет избавить меня от этого человека, то я устрою это дело. Деньги Ларс уплатит вам через меня.
– Я совершенно полагаюсь на вас, господин Хольменгро.
– Собственно говоря, Ларс Мануэльсен хочет совсем не так мало земли, целых две десятины. Это значит, всю землю между его домом и старым Оле Иоганном.
Жизнь кипела в Сегельфоссе, а настроение оставалось тяжелым. Единственный человек, легко смотревший на жизнь, был господин Хольменгро. Это был странный человек. У него были все причины на то, чтобы печалиться, а он пел и веселился. Может быть, Бог наделил его странным легкомыслием. Его слуга женился там счастливо, а он был отвергнут. Хорошо, иомфру Сальвезен, выходите замуж, берите своего адвоката! Неизвестно, с горя или по другой причине, но господин Хольменгро посреди зимы устроил в Сегельфоссе общество пения.
Поручик с некоторым затруднением перебрался в свои две комнатки, переделанные из кирпичного завода и велел Мартину-работнику перевезти туда пианино и кое-какую мебель.
Жилище было прекрасно. Оно понравилось поручику. Он начал с того, что попробовал переночевать там. Ночь прошла благополучно, он затопил печь, зажег лампы и свечи, стиснул зубы и заставил себя заснуть. Через неделю он попробовал переночевать еще раз. Ему было как-то странно на этом новом месте; река шумела так близко, но он опять заставил себя заснуть. С тех пор он ночевал на заводе каждый день, а в дом приходил только обедать. Он говорил иомфру Сальвезен и писал сыну в Берлин, что нашел средство против бессонницы.
Настала весна, а поручик не нанимал рабочих. Он заставлял Мартинаработника собирать повсюду камни, чтобы строить фундамент. Землю под фундамент он копал сам. И вот однажды, во время этого занятия он получил письмо от сына да так и остался на месте, как прикованный.
На каком-то аукционе, около роскошного рояля, стояла дама и плакала. Рояль был ее хлебом насущным. Что же мог сделать молодой Виллац, как не выкупить для нее рояль? Это было дело чести.
«Дорогой отец, – писал он, – сумма довольно большая, я, может быть, не должен был поступать так? Но это был такой случай. Мы все, музыканты, пошли на аукцион инструментов. Одна дама плакала, это, верно, была учительница, а мы стояли и смотрели на нее. Тогда я подумал о тебе и решил, что я должен помочь ей. Деньги нужно уплатить через месяц. Что же мне было делать, отец?»
– Довольно!– сказал поручик себе самому и письму.– Ни слова больше. Денег? Конечно!
Он отправился к господину Хольменгро. Дорогой он заметил, что очень взволнован. Его сын сделал ему честь, он восхищался им. Молодой Виллац, представитель рода, был таким же, как его изящный и великий отец. Я расскажу ему все в двух словах.
Поручик был достаточно умен для того, чтобы не надеяться на господина Хольменгро на этот раз. Он несколько раз уже замечал, что богатый фабрикант точно отдаляется от него. Он, например, прекрасно видел, что поручику не хватало рабочих, но не послал к нему ни одного человека. А вместе с тем, тот же самый господин Хольменгро был прежде всегда так услужлив.
– Прошу позволения обратиться к вам сегодня по секретному делу, – начал поручик.– Чтобы не задерживать вас напрасно, я буду краток. Я попрошу вас прочесть эту бумагу; это список моей движимости. Я хотел бы продать это.
– Лучше всего устроить аукцион, – ответил тотчас же господин Хольменгро.
Поручик понял, что он пришел напрасно. Господин Хольменгро не взял даже из его рук списка. Это было слишком ясным отказом.
– Я не занес сюда самых ценных вещей, – продолжал поручик, еще не совсем потерявший надежду.– Но это можно сделать. Картины старых мастеров, которые вы, вероятно, видели у меня, большие мраморные статуи, серебряные статуэтки. Вы помните, вероятно, высокую женскую фигуру с амфорой на плече, потом четыре времени года, – все ценные произведения искусства.
– О, я не сомневаюсь! – сказал господин Хольменгро.– Но я сейчас не могу покупать.
Поручик побледнел. Оставалось только молчать.
Тогда заговорил господин Хольменгро. Ему так не везло, он потерял большую сумму; дело шло не о мелочах, а о целом состоянии. Ему, может быть, не следовало говорить об этом и обнажать свои неудачи. Но когда-нибудь да нужно высказаться. Его считали королем, но ведь и у королей были свои недостатки. Король тоже мог потерять равновесие.
Кроме того, господин Хольменгро был уверен, что у него была слабость ко всему утонченному, благородному. Ему доставляло нравственное удовлетворение бывать у хозяев Сегельфосса. Но какой толк помогать теперь этому свергнутому королю, обитателю старого кирпичного завода?
– Ничего не поделаешь, – сказал он, – нам обоим надо сокращаться.
Но это показалось поручику слишком фамильярным, и он ответил:
– Мне не в чем сокращаться.
– Вы уже сделали это. Вы живете на кирпичном заводе?
– Я сплю на кирпичном заводе, – поправил поручик, снова овладевая собой.– Это лучшее средство, какое я когда-либо находил против бессонницы.
Потом, сжигая корабли, он добавил:
– А кстати, я хоть и не собирался говорить об этом сегодня, но, может быть, мне лучше выяснить это у своего кредитора. Я живу почти все время на заводе, я старею, может быть, вы как-нибудь иначе распорядитесь управлением Сегельфосса?
– Вот что!
Господин Хольменгро сделал вид, что он очень удивился, на самом же деле он, может быть, не удивился совсем. И между ними произошел следующий разговор.
– Я должен взять себе имение? – спросил господин Хольменгро.
– Оно не принадлежит мне больше.
– Но я не могу управлять им.
– Я могу, по мере сил, продолжать управлять им.