— Но зачем же тогда кабинет?
— Это правда. Но это будет так красиво!
Странная манера рассуждать, и неожиданная со стороны такой разумной женщины.
— Вон идёт На-все-руки! — сказала она.
Август поклонился и тотчас выразил своё удовлетворение по поводу стройки: так приятно видеть, как быстро подвигается дело вперёд!
— Я всегда спасаюсь сюда, когда рабочие мои упрямятся и не слушаются, — сказал он.
— Вы с ними не справляетесь?
— Случается. Они знают, что теперь могут делать, что хотят, они нарочно растягивают работу.
— Но разве они не хорошо работали здесь?
— Нет, хорошо. В особенности вначале. И теперь они опять поговаривают о том, что хотели бы спуститься сюда.
— Сюда? Но что ж они будут тут делать?
— А сарай?
Они все трое стали смеяться над забывчивостью аптекаря, и фру спросила его, куда он думает складывать дрова, где будет сушить бельё, хранить продукты...
— В твоём красном кабинете, — шепнул он ей.
Август: — Да, нужно в некоторых местах подвести фундамент под сарай, — фру права. Но консулу необходимо поставить загородки сейчас же, дело спешное. Рабочие понадобятся мне ещё в течение нескольких дней, аптекарь.
— Конечно. Во всяком случае, они не должны спускаться сюда, прежде чем не кончат у вас.
— Хорошо, — согласился Август.
У мыса загудел пароход, шедший к югу. Аптекарь поглядел на часы и сказал:
— Ну, тебе пора, Лидия.
— Нет, тебе пора, — ответила она, — мне нужно крошечку поговорить с На-все-руки. Я сейчас приду.
И во всём-то Август должен был принимать участие! Вот жена аптекаря отвела его совсем в сторону, таинственно заговорила с ним, призналась ему в чём-то, чуть ли не опустив глаза при этом, что не очень-то ей было свойственно.
Что же подумает о ней На-все-руки, что скажет он, когда узнает то, о чём она собирается ему рассказать?
Так она начала.
Август глядел на неё и ждал.
— Ты вот глядишь на меня, — сказала она, — но ведь ещё ничего не заметно по мне сейчас?
Эти слова навели сообразительного Августа на мысль, он улыбнулся и сказал с хитрым видом:
— Пожалуй, уж могло бы стать заметным!
Чертовски ловкий человек! Как он галантен! Никакого удивления, никаких намёков на её возраст, или что это мало вероятно. «Пожалуй, уж могло бы стать заметным», — сказал он.
— Ну, что ты об этом думаешь? Ты должен мне сказать.
— Что я думаю? Что это единственное правильное, что вы оба могли сделать. И если вы не побрезгуете и выслушаете меня, то я скажу, что это — великое благословение со стороны творца. Я такого мнения.
— Ну, а теперь мне всё же стыдно немного перед людьми.
— Очень нужно! Чего ж тут стыдиться? Как вы можете говорить так безнравственно о человеческом плоде и произрастании?
О, до чего он радовал её и был приятным поверенным в счастливом беспокойстве! Он был незаменимый человек, к которому можно было и в нужде обратиться, и поделиться радостью, которая в кои-то веки приходила.
— Я непременно хотела тебе сказать об этом, На-все-руки, потому что ты всегда был так добр.
Август был благодарен ей за эти слова и в свою очередь захотел сказать ей приятное.
— Да, да, фру Хольм, помяните моё слово: раз уж вы начали, будьте уверены, что вы ещё много раз придёте ко мне, чтобы сообщить такую новость.
Она засмеялась, растрогалась до слёз и отвергла такое предположение, как совершенно невероятное. Так, значит, он находит, что ей нечего стыдиться людей и можно выходить.
— Да вы с ума сошли! — вырвалось у него. — Простите, что я так сказал. А что люди будут думать об этом — пусть это будет ваше последнее слово в этой жизни, если я ещё раз услышу его. Так и знайте.
Она постояла немного, словно собиралась ещё что-то сказать и не решалась. Но сказать было совершенно необходимо, это было, пожалуй, самое важное.
— Дело в том, — сказала она, — что я боюсь одной вещи. Это так ужасно, и я не знаю, как мне спастись. Всё было бы очень просто, если б только я была уверена. У меня будет теперь красная комната с двумя окнами в новом доме, всё будет лучше, чем когда я ждала других детей. Да и вообще. Но я боюсь, что кто-нибудь... что кто-нибудь вернётся... Понимаешь ли, На-все-руки? — вернётся...
Август, с его быстрой головой, тотчас понял и остановил её.
— Этого никогда не будет.
— Как?!
— Так, никогда не будет.
— Ты так думаешь?
Август должен был хотя бы временно помочь ей, она в этом сильно нуждалась. Потом, позднее, он ещё раз поможет ей: помогать и спасать других и самого себя — это было для него плёвое дело. Он и тут не намекнул, не назвал известной суммы в семьсот крон, не нуждался в этом, его слова были и без того полны содержания.
— Никогда больше не думайте об этом! Тот, кто уехал, уехал по причине жизни и смерти и никогда больше не вернётся.
Таинственная и глубокая речь, она ей поверила вполне.
— Да благословит тебя бог, На-все-руки! — сказала она.
Возвращаясь со стройки, Август хотел было опять подняться к рабочим, но один из мальчиков из сегельфосской лавки, запыхавшись, подбежал к нему с известием от консула, что англичанин приехал с пароходом. Господа с собаками пешком пошли в имение, потому что лорду после длинного путешествия по морю захотелось поразмять ноги, а Август пускай привезёт с пристани его чемодан. Автомобиль стоит в гараже.
Англичанин, лорд, приехал. Итак, последней загородке так и не суждено было появиться, до тех пор пока не стало слишком поздно! Такая простая вещь, но видно, судьба тяготела над ней: хоть одна пропасть да осталась зияющей. Словно какой-то немой протест исходил всё время от рабочих, и они упрямились.
Старый мастер на все руки сильно огорчился, что с ним случилась такая беда. Его нисколько не тревожило, что на него нельзя было положиться в иных случаях, но в работе он был твёрд и исполнителен, — свойство, которое укоренилось в нём ещё с тех пор, когда он обучался порядку и дисциплине у известных капитанов судов. Посмел бы кто-нибудь отлынивать у них от дела!
Он отвёз чемоданы в имение и помог Стеффену внести их в дом. Пришёл консул с флагами, с норвежским и английским, и попросил повесить их.
Август был очень подавлен и сказал:
— Мы так и не успели поставить последнюю загородку.
— Ну, что же делать, — сказал консул. — Послушаете, На-все-руки, английскому господину нужен человек, юноша, который сопровождал бы его в горы.