— Сегодня это моя цена, — отвечал Август.
Боже, до чего приятно снова быть господином и держать в своих руках судьбы людей! Он вовсе не думал скупать овец, чёрт возьми, вовсе не думал, — овцы не серебряный рудник и не сто тысяч быков. Не выдерживают никакого сравнения. Но если как раз сейчас не предвиделось возможности купить нарядную яхту или клочок земли в Боливии, он не намерен отступать от простой купли овец.
И тотчас в голове у Августа стали возникать планы: из вежливости он поговорит с консулом Гордоном Тидеманом, во всяком случае, заручится его позволением пасти на Овечьей горе, потом он будет всё покупать и покупать овец, они здорово разжиреют к осени; Иерн Матильдесен и его жена будут их пасти. Осенью он не будет их резать, он будет их разводить, разводить из года в год: в горах найдётся место для десяти тысяч овец; со временем он выстроит обширные хлева для овечьих отар и купит целую милю болота, чтобы иметь зимний корм. Паулина ничего не может иметь против такого рода деятельности: она любит животных, и у неё у самой есть овцы. О боже, сколько будет овец, мяса, шерсти!..
Но вот по дороге показались Гендрик и его отец, они бегут со всех ног. Тобиас и его жена смеются, глядя на них с презрительной гримасой, и Корнелия ядовито замечает:
— Они бегут, точно за ними гонятся!
Эта Корнелия во многих отношениях удивительная девушка. Гендрик и его отец, запыхавшись, входят в избу, и Тобиас ради приличия принуждён предложить сесть своему соседу.
— Нет, я не буду сидеть. Да ты, верно, успел убрать всё сухое сено, Тобиас?
Август прервал его:
— Сколько ты овец продаёшь?
Такой прямой вопрос огорошивает крестьянина, и он затевает разговор:
— Говорят, вы скупаете овец, так и хотел бы знать...
— Сколько овец можешь ты продать?
— Двенадцать, вместе с мелочью, — сказал крестьянин и почтительно поклонился.
Август к Корнелии:
— Есть у тебя ещё бумага?
— Нет, — ответила она. — Это так досадно, но больше у меня нет бумаги.
— Гм! — сказал Август. — Ты, Гендрик, мог бы сбегать в город за всеми моими книгами и протоколами.
Гендрик тотчас собрался белить.
— Но ты их не найдёшь. — Август вытащил из кармана штанов связку в восемь ключей и сказал: — Ты не найдёшь их во всех этих сундуках и несгораемых шкафах.
— Вот это здорово! Сколько ключей! — воскликнул парень.
Август: — И то четыре ключа я не ношу при себе.
Пусть Корнелия узнает число его сундуков!
Он написал договор с отцом Гендрика на контракте с Тобиасом, указал ту же цену и те же условия относительно зимнего корма, от Михайлова дня до весенней травы, сумма такая-то.
— Подписывай! Вот деньги! Готово! Ни одного лишнего слова!
Крестьянин казался смущённым и сказал:
— Всё это мне? Да не может быть!
Август отвечал, что лишнее пусть пойдёт в счёт зимнего корма. У него нет с собой мелких денег.
— А теперь, — сказал он, — теперь я желаю, чтобы ты, Корнелия, пошла вместе со мной к лошади. Я хочу осмотреть её.
Но всё вышло так неудачно! Ему так нужно было побыть с нею с глаза на глаз хоть часочек, но вся семья и соседи последовали за ними по пятам. Он напрасно старался выиграть, время, всё ходил и кружился вокруг кобылы, исследовал навоз и заставил её несколько раз стать на дыбы, но эти люди, чёрт бы их побрал, хотя и страсть какие голодные после целого дня работы, не трогались с места.
Августу пришлось окончить комедию.
— Я думал, может быть, у неё вздутие, — сказал он. — Тогда бы я в несколько минут вылечил её.
Сосед был счастлив преклониться перед богатым господином:
— Вы бы вылечили? Вот что значит быть настоящим человеком и иметь обо всём понятие!
— Тогда бы следовало только проткнуть её, — сказал Август.
— Да, но тут дело вовсе не в газах, — сказала Корнелия.
— Я это и говорю, — ответил Август.
— Да и вообще у неё ничего не болит, просто она любит брыкаться и кусаться.
— А разве этого мало?
На это они все засмеялись, а сосед заметил, что это истинная правда. Потому что разве мало, что лошадь брыкается и кусается? Он и на страшном суде будет утверждать, что этого достаточно.
Август поглядел на часы.
— Наступает вечер, — сказал он. — В другой раз я осмотрю лошадь твою подробнее, Корнелия, а сейчас мне некогда.
Но когда они шли обратно к дому, во двор въехал велосипедист, а сзади у него сидел мальчик Маттис. Это был Беньямин из Северной деревни, мокрый от пота. Корнелия тотчас вошла в избу.
— А ты всё катаешься! — сказал Тобиас.
— Как видите.
Подземные не помогли Беньямину достичь славы и богатства, но он заработал столько денег за лето, что смог купить себе велосипед и ещё кое-что. И в этом отношении он был счастливее Гендрика, у которого не было велосипеда и не предвиделось возможности получить его.
Беньямин поклонился Августу, как старому знакомому, и хотел было поздороваться с ним за руку. Но Август, строящий гараж или руководящий постройкой дороги, и сегодняшний Август были далеко не одно и то же лицо: сегодня он не намерен был замечать каждую протянутую ему руку.
Все вошли в избу.
— Я слыхал, вы покупаете овец? — спросил Беньямин.
— Да, это моя должность и профессия, — ответил Август.
— Отец хотел бы продать вам несколько штук.
— Ну что ж, пусть твой отец придёт.
— Дело в том, что он меня просил сделать это за него.
— У тебя есть письменная доверенность? — спросил Август.
— Нет, письменной как раз у меня нет, но...
— Но ведь Беньямин получит отцовский двор и все такое, — пояснил Тобиас.
— Тем лучше для него, — коротко оборвал Август.
Он был резок оттого, что ему не удалось свидание с глазу на глаз с Корнелией, и оттого, что приближался вечер и он был голоден и утомлён. К довершению всего Корнелия показалась в дверях спаленки гораздо более принаряженной, чем была до тех пор, даже с серебряным сердечком на цепочке вокруг шеи.
— Значит, торг у нас не состоится? — добродушно спросил Беньямин.
— Нет, — сказал Август и поглядел на часы.
— Вы же не станете делать различие? — сказала Корнелия с порога спаленки.
Чертовская Корнелия, она умела постоять за себя!
— Может быть, я буду делать большое различие, — отвечал Август. — Двадцать семь крон — это моя сегодняшняя цена, но после того как я посмотрю цены за границей и прочту все присланные мне телеграммы, то очень возможно, что завтра я буду платить только двадцать крон.