И ещё одна особа, казалось, прониклась интересом к той же постройке — почтмейстер Гаген. Но он приходил сюда потихоньку и не приводил с собой жены. Он появлялся совсем поздно вечером, принимался измерять стены, приглядывался ко всему окружающему; прищурившись, смотрел и на ландшафт и на соседние строения, записывал какие-то цифры и покидал виллу так же крадучись, как и приходил. Но что такое задумал почтмейстер? Ведь он не мог купить пустырь и строиться? Что вообще мог купить сегельфосский почтмейстер? Может быть, потом когда-нибудь, когда у него будет более крупная должность и больше средств, но теперь?.. Дело, вероятно, в том, что художник в нём увидел здесь своими глазами отличный пейзаж, и он воспользовался этим. Здесь было пять замечательно красивых осин и ручей. В сухое лето ручей становился маленьким и таким невинным, как будто был ребёнком настоящего ручья, но всё продолжал бежать, блестящий и неукротимый, и никогда не пересыхал. А из пяти осин со временем могло получиться гораздо больше, целая маленькая роща, в которой так приятно сидеть. И ничто не бывает так красиво весной, как осины. Впрочем, они и в течение лета неизменно прекрасны, с их серебряным налётом и шелковистым шелестом листвы. В северной Норвегии нет других деревьев с таким шелковистым шелестом, — это происходит оттого, что даже самый лёгкий ветерок заставляет листья осины цепляться друг о друга, потому что каждый лист приделан к черенку словно к булавочной головке. Удивительно, как они могут трепетать и всё-таки не сваливаться! Только поздней осенью начинают желтеть осиновые листья и затем падают, по одному или по нескольку листьев за раз; одни падают ребром и сразу касаются земли, другие, медленно спускаются в воздухе, покачиваясь из стороны в сторону, и наконец ложатся на землю.
Было ясно, что в почтмейстере говорило только желание художника нарисовать пейзаж с домом, дворовыми постройками и всем прочим. За последнее время Хольм приходил сюда гораздо реже, словно он переставал интересоваться постройкой. Дом был задуман Петерсеном и его женой в два этажа, а так как подвал был уже зацементирован и занимал обширную площадь, то и дом в соответствии с этим должен был получиться большой, что, может быть, и отпугнуло аптекаря.
В рисунке почтмейстер Гаген провёл свою идею: его дом было длинное лёгкое строение и являлся образцом искусных вычислений.
И удивительно, что он, работавший так скрытно всё это время, позволил застать себя врасплох с готовым рисунком в руках. Сам аптекарь Хольм поймал его на месте преступления.
— Добрый вечер, почтмейстер! — поздоровался он. — Как счастлив тот, кто построит здесь дом и будет жить в нём! Я думал об этом, но пришлось бросить эту мысль.
— А между тем это не так уж неосуществимо, — заметил почтмейстер.
— Вы находите? Дом такой ширины, возведённый в два этажа?
Они разговорились. И что же? У этого Гагена, торговца марками, действительно была идея: он предлагал сделать навес, шириною в метр, вдоль всей задней стены. Таким образом дом становился уже на целый метр и мог быть возведён всего лишь в один этаж.
— Как здорово, чёрт возьми! — воскликнул аптекарь.
— Вот вы лучше поймёте это по чертежу, — сказал почтмейстер и просил извинить его за недостатки в рисунке: ведь он рисовал только так, для развлечения.
Хольм не многое понял в чертеже. Он был достаточно ясен, но немилосердно мелок. Аптекарь сказал:
— Но предположим, я бы захотел устроить здесь свою аптеку и поселить своих людей, — одного этажа было бы, пожалуй, мало?
— Комнат достаточно.
Почтмейстер прямо-таки устроил дом и обозначил размеры каждой большой и маленькой комнаты. Если аптекарь захотел бы посмотреть, он бы ему тотчас показал.
— Восемь комнат! — воскликнул Хольм.
— Семь и восьмая кухня. Разве это слишком много? Две — для аптеки и пять — для людей. Если это вам подходит.
Люди — это ведь аптекарь, фармацевт, лаборант, прислуга...
— Ух! А я и не подозревал, что у меня такая большая семья. Почтмейстер, вы прямо фокусник, и вы, вероятно, знаете, как будет выглядеть дом?
— Старинный, родной, не современный и не американский по стилю. Дом, чтобы с миром войти в него и пребывать в нём с миром. Широкий вход посредине дома, богатая резьба по бокам и над двойными дверями. Лестница из каменных плит. Крыша черепичная, с полукруглым слуховым окном, одной ширины с дверью под ним, стёкла в окне расположены веерообразно. Все старинное, родное и красивое.
— А аптека? — спросил Хольм. — У меня ведь маленькая торговля.
— Вход вот с этой стороны, обращённый к городу. И тут лестница тоже из каменных плит, большая вывеска аптеки. Вот небольшой набросок, — сказал почтмейстер. Аптекарь Хольм громко вздохнул.
— Боже, какой красивый дом! Прямо-таки наслаждение. И потом эти осины, ручей. Всё такое знакомое и старинное, близкое сердцу.
— Сделано очень несовершенно, для развлечения. Я не архитектор и не рисовальщик.
— Вы в высшей степени и то и другое! — Аптекарь готов был поклясться. — И, по-вашему, это осуществимо?
Почтмейстер показал ещё маленький набросок дома и дворовых строений. И молодец же, обо всём-то он подумал, даже о водопроводе из ручья!
Он «с удовольствием» одолжил аптекарю рисунки. Хольм хочет показать их кому-то? — спросил почтмейстер.
— Да он покажет их фармацевту, — сказал аптекарь. Между аптекарем и Старой Матерью было, по-видимому, что-то договорено и условлено. Они всё менее и менее скрывали свою дружбу, опять стали встречаться на пустыре, кивали друг другу, указывали на что-то в рисунках и что-то обсуждали. Хольм был, пожалуй, менее уверен, он сказал:
— В один прекрасный день всё это кончится крахом.
На это дама только улыбнулась:
— Я рассказала Юлии.
— А что она сказала?
— Юлия? Она такая разумная.
— Да, но что скажет консул?
— Он ничего не скажет. У нас с ним так много общего. Ты можешь быть уверен, что Гордон выпьет за нас стаканчик вина, когда мы вернёмся.
— Я с удовольствием выпил бы с ним или с кем-нибудь другим. Ступай в гостиницу и подожди меня там.
Хольму нужно было сделать ещё много дел. Он сходил к священнику за какими-то бумагами, зашёл к нотариусу, чтобы, узнать цену пустыря. На обратном пути он наткнулся на Августа и остановил его, радостно воскликнув:
— Вот вас-то мне как раз и надо!
Ну, конечно, Август был нужен всем...
Август как раз шёл от доктора, где приятно провёл время. Он был в хорошем настроении и говорил очень много: ведь перед ним сидела маленькая Эстер, он был богат и не был подавлен, он мог хвастать и размазывать, сколько душе угодно. Доктор, как и следовало ожидать, спросил его о предприятии с овцами, и Август распространился насчёт небывалого подъёма, он уже замучил одного скупщика и принялся за другого, должен будет нанять помощника для своей конторы в городе: такое множество овец, и мясных и длинно-рунных — ведь это не штука. И одно дело, если б у него были всего эти несчастные овцы, но он намеревается купить ещё несколько дворов, впрочем, всего лишь штук десять земельных участков, если всё уладится с одним человеком, на что он надеется.