Батрак, сидящий подле меня, громко хохочет:
– Ну и капитан!
– Как его зовут?
– Они его называют Братцем, и в прошлом году так же называли. А чтоб по имени – я ни разу не слышал.
– А инженера как?
– Этого Лассен, я слышал. При мне он здесь вто рой раз.
Теперь из дому выходит фру Фалькенберг, она замедляет шаг на верхней ступеньке и бросает взгляд в сторону флагштока, где стоят те двое. Фигура у нее та кая же стройная и красивая, но лицо увяло – впечатление такое, будто щеки у нее раньше были наливные, а теперь запали. Она тоже идет к кустам сирени, я узнаю ее походку, спокойную и плавную, как встарь. Но, конечно, красота ее за минувшие годы заметно поблекла.
Еще какие-то люди выходят из дому, немолодая дама с шалью на плечах, за ней два господина.
Батрак рассказывает, что обычно гостей бывает меньше, но позавчера капитан справлял день рождения, и гости приехали в двух экипажах; на конюш н е до сих пор стоят четыре чужие лошади.
Тех двоих, что у флагштока, зовут теперь настойчивее, и капитан отвечает с досадой: «Иду, иду!» – но не трогается с места. Он то снимет соринку с плеча Элисабет, то оглянется по сторонам и возьмет ее за локоток, а сам что-то ей втолковывает.
Батрак говорит:
– Эти двое всегда найдут о чем поговорить. Она как приедет, оба сразу отправляются гулять куда-ни будь подальше.
– И фру Фалькенберг не возражает?
– Не слыхал, чтоб возражала.
– А у Элисабет тоже нет детей?
– Отчего же, у нее много детей.
– Как же тогда она может так часто оставлять без призора детей и хозяйство?
– Покуда жива мать Эрика, это дело нетрудное, уезжай, сколько хочешь.
Батрак выходит, и я остаюсь один в людской. Здесь я сидел когда-то и мастерил механическую пилу. До чего ж я был увлечен своим делом! За стеной лежал больной Петтер. Разгорячась от усердия, я бегал в амбар всякий раз, когда мне надо было приколотить что-нибудь. Теперь я и пилу эту вспоминаю, как книжную выдумку. Так разделываются с нами годы.
Возвращается батрак.
– Если гости к завтрему не разъедутся, я возьму двух гостевых лошадей и буду на них пахать, – гово рит он, занятый исключительно хозяйственными забо тами.
Я выглядываю в окно. Наконец-то двое у флагшто ка отправились вслед за остальными.
Чем ближе к вечеру, тем шумней веселье в зарослях сирени. Горничные снуют с подносами взад и вперед, – на подносах не только вино, но и закуски, господа за теяли обедать под сенью ветвей. То и дело раздается: «Братец! Братец!», но всех громче кричит и хохочет сам Братец. Один стул уже рухнул под его непомерной тяжестью. Братец посылает в людскую, чтоб ему прислали добротный деревянный стул, который его выдержит. Да, в зарослях сирени не скучно. Капитан Фалькенберг время от времени показывается во дворе, чтобы все видели, что он твердо держится на ногах и не упускает из виду хозяйственные дела.
– За нашего я ручаюсь! – говорит батрак. – Его легко не свалишь. Помнится, о прошлом годе я вез его, так он пил всю дорогу – и ни в одном глазу.
Солнце заходит. В кустах сирени теперь, должно быть, стало прохладно – господа перебираются в дом. Но большие окна распахнуты, и мы слышим, как бла гозвучно поет рояль под руками фру Фалькенберг. Потом до нас доносится танцевальная музыка. Это, долж но быть, играет толстый капитан Братец.
– Ну и народ, – ворчит батрак. – Поют и пляшут ночи напролет, а днем отсыпаются. Ладно, я пошел спать.
Я остаюсь у окна и вижу, как мой дружок, Ларс Фалькенберг, спешит через двор и скрывается и господ ском доме. Его пригласили петь перед господами. Потом капитан Братец и другие начинают подтягивать, полу чается громко и весело. Немного спустя Ларс Фалькенберг входит в людскую. Из кармана у него торчит бутылка как плата за беспокойство. Увидев, что в людской сижу только я, незнакомый человек, он проходит к Нильсу, чтобы пропустить с ним по одной. Потом туда же приглашают и меня. Я остерегаюсь много говорить, как бы меня не признали, но перед уходом Ларс вдруг просит меня немного проводить его. Тут по дороге вы ясняется, что меня давным-давно раскусили. Ларс знает, что я его прежний напарник.
Это сказал ему капитан.
Ладно же, думаю я. Коли так, все мои предосторож ности ни к чему. Я, признаться, даже доволен таким оборотом дела. Значит, капитану наплевать, чем я за нимаюсь у него в усадьбе.
Я проводил Ларса Фалькенберга до самого дома, мы вспоминали былые дни, говорили о Ларсовом хозяйстве и о всяких здешних делах: капитан давно уже не поль зуется прежним уважением, он теперь не председатель ствует в общине, люди перестали приходить к нему за советом. «Видишь дорогу – это он велел довести ее до самого шоссе, а больше он ничего не делал, хотя с тех пор уже минуло целых пять лет. Дом п ора красить, а ему и горя мало, п оля запущены, лес повырублен». – «Уж не пьет ли он, часом?» – «Поговаривают, но на верняка сказать нельзя, черт бы побрал всех сплетни ков. Выпивает, не без того, и из дому он часто уезжает и не скоро возвращается, а хоть и вернется, у него к хозяйству душа не лежит, вот в чем горе. Не иначе в него вселился злой дух», – рассказывает Ларс.
– А фру Фалькенберг?
– Она-то? Она-то не переменилась, играет на рояле, и уж такая обходительная, что лучше и желать нельзя. Дом у них гостеприимный, гостей всегда полно: а нало ги большие и расходы большие. Чтобы хоть как-то со держать в порядке все постройки, нужна уйма денег. Жалко сердечных, и капитана, и его супругу, они так друг другу осточертели! Да где ж такое видано! Если они и перекинутся когда словечком, так не гля дят друг на друга и губ почти не разжимают. Они по нескольку месяцев подряд только с чужими и раз говаривают. Летом капитан уезжает на учения, домой не наведывается, за женой не следит, да и за хозяй ством тоже. «Детей у них нет – вот в чем беда», – гово рит Ларс.
Из дома выглядывает Эмма и подходит к нам. Она все так же мила и привлекательна, о чем я ей и говорю. «Да, моя Эмма хоть куда, – подтверждает Ларс, – вот только рожать она больно горазда». Он и ей наливает из своей бутылочки и заставляет ее выпить. Эмма при глашает нас войти, – чем так стоять перед дверью, луч ше посидеть за столом. «Эка важность, лето на дво ре!» – отвечает Ларс, он и не думает впускать меня в дом. Когда я ухожу, он идет немного проводить меня и по дороге показывает, где он копал канаву, где пахал, где ставил изгородь. Он неплохо и очень толково потру дился на своем маленьком участке, вид этого уютного домика в лесу наполняет меня удивительным спокойст вием. Чуть поодаль, за домом и коровником, негромко шумит лес, здесь все больше лиственные деревья, и осиновая листва издает шелковистый шорох.
Я ухожу. Близится вечер, замолкли птицы, погода мягкая, голубые нежные сумерки.
– Сегодня вечером мы все будем молоды! – гром ко и отчетливо говорит мужской голос в кустах сире ни. – Пойдемте танцевать на выгон.