У пылающих стен храма Христа Спасителя, колыхаясь на дымовой завесе, незримо плавал в воздухе четвертый всадник Апокалипсиса, сидя верхом на светло-зеленом коне, настоящий цвет которого пал жертвой ложного перевода. Впечатления сталкивались в груди, как копья воинов: он чувствовал себя нищим без копейки, сидящим на ужине в фешенебельном ресторане. Огромное кладбище мертвецов, десятки тысяч свежих трупов самых разных наций и рас, множество грудей, испустивших судорожный вздох… но ему уже не провести свою жатву. Зачем он приехал сюда? Наивный вопрос. Увидеть массовую гибель людей – в последний раз. Ведь уже завтра ему придется думать: как занять свой первый выходной.
В кармане у Смерти похрустывала мятая справка об увольнении.
Светлана пришла в себя от сильных рывков: кто-то дергал ее за ноги. Лицо и тело были сплошь засыпаны щебенкой – теплой, как песок на пляже. Ресницы, припорошенные слоем серой пыли, с трудом приподнялись. Расплываясь в стиле изображения любительской съемки, на нее смотрело идеально белое лицо с кроваво-красной улыбкой – прямо как Джокер. Лоб и щеки украшали брызги мелких малиновых пятен, похожих на веснушки.
– Ave Satanas, – обрадовалось лицо, став знакомым. – Я тебя нашел.
– Как ты меня опознал? – еле слыша свои слова, спросила невеста.
– По розовым кроссовкам, – ухмыльнулся Агарес. – С такой одежкой твое тельце ни с кем не спутаешь: здание рухнуло, тебя засыпало с головой.
Светлана кашлянула. Из губ вылетело белое облачко. Она пыталась задать вопрос, но слова куда-то ушли – в горле скрипела проклятая известка.
– Кровь? – понял ее демон. – Не волнуйся, она не моя. Когда Картафилу глотку резал, сослепу в артерию попал: все лицо мне забрызгал, козлище убогое. Встать сможешь? Не делай резких движений – обопрись на меня.
Ноги у Светланы подкашивались, в ушах могильным звоном бухали невидимые колокола. Навалившись на плечо демона, она протянула вперед руку – пытаясь проткнуть висящую перед ней вязкую, черно-белую мглу.
– Боже мой… Господи… что здесь произошло?
Демона передернуло как мальчика, который сунул палец в розетку.
– Будь добра, – сморщился он. – Не упоминай, плиз, это имя. Я еще ничего, а у некоторых демонов от его звучания приступы язвы желудка начинаются. Хорошо, что все церкви в прах рассыпались, ave Satanas, – у меня серных таблеток не осталось. Милого брателло с волшебными инъекциями мы вряд ли дождемся: изволил исчезнуть в неизвестном направлении. Эта компашка заявилась к Боровицкой башне весьма оперативно. Видимо, он не сумел их надолго задержать, чем так бахвалился. Вот как они в Раю работают. Ангелов что-то просить – легче самому сделать. Ладно, вертолет он все же сбил лихо, не спорю. Относительно сути твоего вопроса: да, у меня имеются некоторые догадки. Серия внезапных природных катаклизмов очень напоминает параграф из иоанновского «Апокалипсиса» – там, где описывается наказание, павшее на Вавилон. Правда, точно не помню – мне по этому предмету твердую тройку в аттестат влепили. Нет, они не перепутали город. Вообще-то Вавилон – призрачный образ. К моменту рождения Иоанна он как населенный пункт уже не существовал, для иудеев это был символ роскоши, изнеженной жизни, блуда и сибаритства, то есть, в современном толковании, цитадель гламура. Если брать отдельно роскошь и гламур, Москва идеально подходит на роль Вавилона, а вот в сексуальном аспекте – excuse me. В Евангелии «вавилонский блуд» упоминается с бесконечным смаком, на который только способны люди с вынужденным воздержанием. Оцени – главная блудница сидит верхом на Звере, держит чашу, в чаше намешано «блудодейство ее», а еще, оказывается, девушку по очереди трахали все цари земные. Стандартный шведский порнофильм с финальной групповухой. В Москве, конечно, хватает откровенного блядства – и даже не в повседневной жизни, а скорее в политике. Но вашему городу далеко до секс-столиц типа Амстердама или Паттайи. Откровенно говоря, меня вообще не волнует, что это сейчас было. Вавилон – так Вавилон. Землетрясение, метеориты и цунами пришлись как нельзя кстати. Иначе сейчас твою золотую статую при входе через Боровицкие ворота уже давно фотографировали бы японцы.
Агарес нежно погладил Светлане щеку. Со стороны это могло показаться лаской, но на деле он лишь стер слой известки с ее кожи, возле нижнего века.
– Думаю, далеко идти ты сейчас не сможешь, – пояснил он. – Надо хотя бы двадцать минут отлежаться, чуточку прийти в себя. Мы с тобой похожи на Пьеро и Мальвину, поступивших в театр французской пантомимы: грустные актеры с трагическими лицами, обсыпанными мукой. В таком состоянии обычный человек нас не узнает, но Мидаса еще глючат пары священного лавра. И хотя их воздействие будет продолжаться недолго, нам следует…
Не закончив фразу, демон резко отпустил невесту — не чувствуя опоры, та мешком осела на кучу камней. Сгорбившись, Агарес повернул шею, слегка наклонив голову вниз: он усиленно, по-собачьи внюхивался в пыль.
– Ты опять? – вяло произнесла Светлана.
– Странно… – свистящим шепотом ответил демон. – Я чувствую его. Ощущаю, понимаешь? «Смертьфона» нет в Боровицкой башне. Устройство замуровали р я д о м, в одной из близлежащих стен. Метеорит эту стену разрушил… и теперь я впитываю исходящие от аппарата радиоволны. Оживай быстрее. Если я найду его – это сразу решит все твои проблемы.
Подхватив невесту на руки, Агарес двинулся к обломкам кремлевской стены, слабо различимым в тумане: сложившись «домиком», два больших каменных пласта образовывали импровизированный шалаш с «ячейкой» внутри.
Аваддон появился с севера, через обломки Боровицких ворот. Ангел не снимал маски – инфракрасное зрение позволяло ему видеть даже сквозь толщину пыли и черного дыма. Они разминулись с Агаресом, чудом не столкнувшись в плавающем тумане: демон не заметил брата. Вспышку головной боли и тошноты он объяснил тем, что сослепу наступил на обломки креста из разрушенной церкви. А вот ангел вполне мог бы его увидеть.
Но в этот момент он смотрел совершенно в другую сторону…
Отступление № 12 – Царь/настоящее
Он думал, что не выдержит в т о р о г о сеанса. Однако проблемы начались уже с первого. Священный лавр способен дарить зрение богов, но белый дым незримо пожирает мозг, лакомясь им, подобно сумасшедшей обезьяне. Реакция замедляется, путаются мысли. Он стал хуже соображать: новая порция «дельфийской пыли» рискует превратить его в овощ. Пифии часто умирали от кровоизлияния: выжившие заговаривались, начиная произносить фразу, к концу ее забывали слова, впадая в лягушачье оцепенение. Из левой ноздри скатывается капелька крови: он ловит ее на палец, машинально растирает по белой щеке – делая искусственный румянец. Приговор понятен. Новый мир не пришелся ему по вкусу – ради его лицезрения точно не стоило воскресать. Фальшивое бытие, сплошное колдовство. Как развлекались в его царстве? О, это было чудесно. Пиры, скачки, охота, война, любовь. А что сейчас? Разве лучше рассказывать далекой женщине, рисуя буквы на светящейся табличке, как ты бросаешь твердое копье в ее влажное межбедрие, нежели взять женское тело вживую, упиваясь запахом разгоряченной плоти? Современные люди ужасно примитивны: они не способны получить радость даже от поглощения еды. Их пищу на пирах невозможно даже назвать съедобной… да-да, из-за Апокалипсиса он по-любому не чувствует вкуса… но даже на вид эти яства представляют собой непреходящий кошмар. Невозможно представить, какая судьба ждала бы дворцового повара в родной Фригии, приготовь тот ему стандартный гамбургер – с кетчупом и картошкой фри. Нет, казнить мерзавца он бы не стал: казнь – безобидное наказание за подобную провинность. А вот обмазать свежим медом и посадить живым в муравейник – пожалуй, сойдет.