- Хотите остаться сегодня здесь? - негромко спросил он. - Я могу это устроить.
- Нет, - сказал Гудвин. - Мне уже надоело. Хочу развязаться со всем. Только скажите этому чертову помощнику шерифа, чтобы не шел совсем рядом со мной. Сходите-ка с ней позавтракайте.
- Я не хочу есть, - сказала женщина.
- Делай, что сказано, - сказал Гудвин.
- Ли!
- Пойдемте, - сказал Хорес. - Потом вернетесь. Выйдя на утренний воздух, он стал глубоко дышать.
- Дышите полной грудью, - посоветовал он. - После ночи, проведенной в таком месте, у кого угодно начнется горячка. Подумать только, что три взрослых человека... Господи, иногда мне кажется, что все мы дети, кроме самих детей. Но сегодня - последний день. К полудню он выйдет оттуда свободным человеком - вам это ясно?
Они шли свежим, солнечным утром под мягким, высоким небом. Высоко в голубизне с юго-запада плыли пышные облачка, прохладный легкий ветерок трепал акации, с которых давно опали цветы.
- Даже не знаю, как мне расплачиваться с вами, - сказала женщина.
- Оставьте. Я уже вознагражден. Вы не поймете, но моя душа отбыла срок, тянувшийся сорок три года. Сорок три. В полтора раза больше, чем вы прожили на свете. Так что, видите, безрассудство, как и бедность, само заботится о себе.
- А знаете, что он... что...
- Оставьте же. Ли очнется и от этого. Бог временами бывает неразумен, но по крайней мере он джентльмен. Вы этого не знали?
- Я всегда думала о Нем как о мужчине, - сказала женщина.
Звонок уже звонил, когда Хорес шел площадью к зданию суда. Площадь была уже забита машинами и фургонами, люди в комбинезонах и хаки медленно заполняли готический вестибюль здания. Когда он поднимался по лестнице, часы на башенке пробили девять.
Широкие створчатые двери на верху узкой лестницы были распахнуты. Оттуда доносилась неторопливая суета рассаживающихся людей. Хорес видел их головы над спинками стульев - лысые и седые, косматые и со свежими кромками над загорелой шеей, напомаженные головы над городскими воротничками и дамские шляпки с цветами и без цветов.
Шум голосов и движений относило ровным, тянущим в дверь сквозняком. Воздух входил в окна и проносился над головами и спинами к стоящему в дверях Хоресу, вбирая в себя запах табака, застарелого пота, земли и характерный запах судебных залов: затхлый запах иссякших страстей и алчности, споров и горечи, упрямо держащийся с каким-то грубым постоянством из-за отсутствия чего-либо лучшего. Окна выходили на балконы с изогнутыми портиками. В них задувал ветер, неся с собой чириканье воробьев и воркование голубей, гнездящихся под свесом крыши, время от времени гудок автомобиля с площади взвивался и тонул в гулком топоте ног на лестнице и в коридоре.
Судьи на месте не было. Чуть в стороне от его стола Хорес увидел черные волосы и загорелое, изможденное лицо Гудвина, рядом с ним серую шляпку женщины. По другую сторону стола сидел, ковыряясь в зубах, какой-то человек с длинным, бледным носом. Череп его густо покрывали жесткие вьющиеся волосы, редеющие над небольшой лысиной. Одет он был в светло-коричневый костюм, подле него лежали элегантный кожаный портфель и соломенная шляпа с коричневой лентой, ковыряя в зубах, он лениво поглядывал в окно через головы сидящих. Хорес замер в дверях.
- Это адвокат, - сказал он. - Еврей-адвокат из Мемфиса.
Потом взглянул на затылки людей, стоящих вокруг стола, где обычно находились свидетели.
- Я заранее знаю, что увижу, - сказал он. - Она будет в черной шляпке.
Хорес зашагал по проходу. Из-за балконного окна, где, казалось, звонил звонок и где под крышей гортанно ворковали голуби, донесся голос судебного пристава:
"Высокочтимый суд округа Йокнапатофа открыт согласно закону..."
Темпл была в черной шляпке. Секретарю пришлось дважды вызывать ее к свидетельскому месту. Через некоторое время Хорес осознал, что к нему с легким раздражением обращается судья:
- Это ваша свидетельница, мистер Бенбоу?
- Да, ваша честь.
- Желаете, чтобы ее привели к присяге и занесли показания в протокол?
- Да, ваша честь.
За окном, над которым неторопливо сновали голуби, по-прежнему раздавался голос пристава, монотонный, назойливый и бесстрастный, хотя звонок уже стих.
XXVIII
Окружной прокурор взглянул на присяжных.
- Я предъявляю в качестве вещественного доказательства этот предмет, обнаруженный на месте преступления.
Он держал в руке кукурузный початок. Его, казалось, обмакнули в темно-коричневую краску.
- Этот предмет не предъявлялся ранее потому, что до показаний жены обвиняемого, только что зачитанных по протоколу, его отношение к делу было не совсем ясно.
Вы слышали заключения химика и гинеколога - который, как вам, джентльмены, известно, является авторитетом в священнейших делах, относящихся к священнейшей на свете вещи: женственности, - и он сказал, что тут пахнет уже не виселицей, а бензиновым костром...
- Протестую! - заявил Хорес. - Обвинение пытается склонить...
- Протест принят, - объявил судья. - Мистер секретарь, вычеркните фразу, начинающуюся словами "и он сказал". Мистер Бенбоу, можете указать присяжным не принимать ее во внимание. Мистер окружной прокурор, придерживайтесь сути дела.
Окружной прокурор поклонился. Потом повернулся к сидящей на свидетельском месте Темпл. Из-под ее черной шляпки выбивались, словно комки канифоли, тугие рыжие кудри. На шляпке красовалось украшение из горного хрусталя. На обтянутых черным атласом коленях лежала платиновая сумочка. Распахнутое светло-коричневое пальто обнажало пурпурный бант на плече. Руки неподвижно застыли на коленях ладонями вверх. Длинные белые ноги были закинуты в сторону и расслаблены в лодыжках, туфли с блестящими пряжками лежали на боку, словно пустые. Над рядами сосредоточенных лиц, белых и бледных, словно брюхо дохлой рыбы, она сидела в независимой и вместе с тем раболепной позе, устремив взгляд на что-то в глубине зала. Лицо ее было совершенно бледным, пятна румян походили на бумажные кружки, приклеенные к скулам, губы, раскрашенные в форме безупречного смертоносного лука, напоминали что-то символическое и вместе с тем загадочное, тоже вырезанное из пурпурной бумаги и приклеенное к лицу.
Окружной прокурор встал перед ней.
- Как вас зовут?
Темпл не ответила. Слегка передвинула голову, словно он мешал ей смотреть, и пристально уставилась на что-то в глубине зала.
- Как вас зовут? - повторил он, тоже передвинувшись и снова встав перед ее взглядом. Губы Темпл шевельнулись.
- Громче, - сказал окружной прокурор. - Говорите смело. Вам никто не причинит вреда. Пусть эти добрые люди, отцы и мужья, выслушают все, что вы скажете, и воздадут за причиненное вам зло.