Каледина дернуло ноющей болью в мозгу. Это чувство сочно микшировалось со злостью от недосыпа, как коктейль в руках опытного бармена — естественное ощущение человека, жестоко квасившего всю ночь напролет.
— Вы там случайно без меня не обойдетесь?
— Не думаю, ваше высокоблагородие, — хмыкнул Майлов. — Это еще полбеды. Сейчас офис господина Чичмаркова на Тверской пылает… зарево на весь город — не успели из морга стащить жмуриков, как через час неизвестный злоумышленник здание поджег. Теперича тудыть, как пить дать, все наше начальство съедется, и в том числе его превосходительство — Муравьев…
Закончив беседу, Каледин сотряс пустое пространство лестничной клетки спичем из трех-четырех энергоемких выражений. Подумав самую малость, он добавил еще парочку столь же красочно исполненных. По окончании монолога Федор уперся взглядом в часы. Он думал, стоит ли повергнуть Алису в шок свежими новостями и заодно уж одолжиться таблеткой цитрамона. Из недр квартиры, однако, не донеслось ни единого звука. В сердцах махнув рукой, Каледин начал спускаться вниз по лестнице…
(Раннее утро, Трехрублевское шоссе)
Мохито в бокале успел потеплеть, а листики мяты, свернувшись, увяли. Комната — коробка из бело-голубых керамических стен (в ручном исполнении мастеров Гжели), с огромной шкурой мамонта (стилизация из кролика, дизайн DKNY) на полу — была оборудована как чилл-аут. Горский князь и по совместительству поп-звезда Дима Иблан уже с час пребывал в той максимальной степени ярости, какую только способен обеспечить гнев южного человека. Тыкая пальцем в гигантский экран телевизора (он заменял в чилл-ауте потолок), горец злобно вопрошал лежащего рядом с ним на шкуре продюсера — весьма упитанную и умудренную жизненным опытом + килограммом косметики пожилую даму — Иоанну Блаватскую:
— Вот как это называется? Вот как, ты мне скажи, а?!
— Дима-джан, — томно отвечала Блаватская, нюхая садовую розу. — В сотый раз тебе говорю, дорогой. Ты еще не умер, могилы нету. Чего красть?
— Неправильно это, ох как неправильно! — горячился Иблан, инстинктивно хватаясь за пояс — там, где у горца должен быть пристегнут кинжал. — Уникальный, прекрасный случай для пиара! Я так и вижу, — он поднес к лицу раскрытые ладони, — заголовки в газете «Жисть»: «Воры вскрыли могилу Иблана — мумия внутри не обнаружена!» И все — стопроцентная заполняемость концертов в Гомеле, орхидеи и розы фанатов, бабло рекой — льется и булькает. Между прочим, мне на экскурсии в Египте гиды рассказали одну вещь… штука крышесносящая. Оказывается, ихние фараоны начинали строить себе пирамиды еще при жизни… чтобы хватило времени на масштабное сооружение. Здоровущее кладбище получилось! Почему бы и нам так не сделать? Давай организуем собственную гробницу, получим пиар.
Мудрая Блаватская эпических восторгов Иблана не разделяла.
— Дима-джан, — отложила она в сторону розу. — Аллах свидетель — едва ты приз от «Европовидения» получил, у тебя голова совсем в Мекку гулять ушла. Ты даже зимой выходишь на улицу в майке и босиком, дабы остаться в образе — семнадцать раз за год воспаление легких лечили. А все эти ароматы, что ты навыпускал? Откуда в твоей чудной голове взялись уникально кретинские названия — «Раздражение», и Fencing Lady — «Фехтующая леди»?
Иблан с отвращением всосал в себя теплый мохито.
— Мужской и женский, — хмуро заметил он. — Я не виноват, сам по телефону орал «дэнсинг», но производитель в Китае расслышал «фенсинг». А другие товары разве плохи? Детский парфюм «Штаны на лямках», младенческий освежитель «Ночной испуг», шампунь для мытья кошек «Мокрая киска»… по-моему, все удачно прошло… и газеты про них обпечатались…
Блаватская ухмыльнулась, почесав многоэтажный подбородок.
— Да, но освежитель для блох — это совсем лишнее, — зевнула она. — Равно как и ароматизатор свиней — ведь ни одной штуки фермеры не купили. Не звучит, имхо, слоган: «Дима Иблан — заставь свинью пахнуть гвоздикой!»
Под потолком включилась реклама партии «Царь-батюшка».
«Один государь строгой, другой ласковой! — поднял палец мужик в боярской шапке. — Один маленькой, а другой ишшо меньше! Первый-то, отец — по супермаркетам, а второй-то, блин — по кафе-мороженым! Двойной выбор… двойной успех!»
— Народ просто еще не распробовал, — возразил Дима, выключив рекламу. — Время должно пройти. В любом случае, гробница — хороший пиар, лишнее упоминание имени. Надо, дабы «Иблан» лез практически изо всех щелей.
— Ты чокнулся на этом пиаре, по-моему, — захохотала Блаватская, смех ее напоминал грохот ржавого ведра, арбузные груди колыхались в такт вибрациям. — Чего добился-то? С этого месяца, согласно опросам, ты главный объект ненависти населения — третий в рейтинге, после тещ и американцев. На Тимотэ покушений нет, захирел человек в забытьи… все на тебя переключились. Вспомни прошлую неделю — целых четыре машины у концертного зала в Смоленске разминировали. Народ озверел вконец.
Иблан дернул губой, зажав меж пальцев кроличью шерсть.
— Мамочка, не ты ли сама меня учила? — облокотился он на шкуру псевдомамонта. — Главное — пусть о тебе говорят, а что говорят — пофиг. Принцип звездности — не творчество, а лишь индекс упоминания в СМИ. Людям по хрену, если ты не пишешь песен пять лет, но залезь в декольте к Пугачевой — на обложку журналов попадешь, писаки в очередь выстроятся.
— Там чересчур много желающих, — скептически сказала Блаватская. — Запись каждый день с шести утра, и не протолкнешься. Кроме того, завели новое правило — к телу объекта допускают вьюношей не старше двенадцати лет. А тебе, если мне не изменяет память, стукнуло 28. Дед уже, щетина вовсю.
— Вот именно, — опечалился Иблан. — Одряхлел, а фанатки изменчивы. Сегодня лифчики на сцену летят, завтра сухой ромашки не дождешься. И езди потом в Романов-на-Мурмане, устраивай «чес» по поселкам нефтяников близ Тюмени, обсасывай «фанеру» за тыщу евро. Не дай Аллах такого никому. Знаешь, какой мой самый страшный сон? Сижу на кухне и тупо семгу ем, будто нищий… и ни коньяка, ни масла… спекся из-за отсутствия пиара. Может, в третий раз рискнуть на «Европовидение» съездить? А что, государям челом бить… меня вон, за прошлый раз в камергеры пожаловали, значит, понравилось выступленьице… август даже высочайше сказал: «Почему этот босой парень так воет? У него, что — ботинки украли?»
— Августу с цезарем в условиях кризиса щас не до попсы, — взгрустнула Блаватская. — Я не спорю — было б здорово, нагрянь император на шоу Димы Иблана — повозмущался бы перед телекамерами дороговизной билетов для трудящихся девушек. Так ведь хренушки — тандем государей разве что на Deep Purple или к Маккартни пойдет. Причем сидят, подлые, на местах по две тыщи пяцот баксов — и этой ценой совершенно ни фига не возмущаются.
Иблан вскочил на ноги. Задубевшие от долгого хождения босиком ступни практически не ощущали шкуру — он покачнулся, сохраняя равновесие.
— У меня родилась отличная идея, — вскинул обе руки Иблан. — Вот ты утверждаешь, что меня никто не любит, да-с? Ненавидят даже — понты, музыка говно и все такое… между нами-то, сами они говно, потому что я — новый Моцарт, красавец и умница, талант-философ… но я о другом. Мы копейки не потратим на гробницу. Лозунг — «Похорони Еблана заживо!»