В «Шапароа» на каждую перемену блюд надо было переходить в другое помещение, что их реклама обозначала как «революционный гастрономический концепт». Вито проводил их в зал аперитива.

Помещение было декорировано игрушками, маленькими фигурками клоунов, музыкальными шкатулками, карикатурами. Воздушные шары парили под потолком, а подушки на стульях изображали лица с веселым выражением.

— Как всегда? — осведомился Вито.

Жоэль бросила взгляд на Альмена:

— А можно?

Тот кивнул, и вскоре сомелье откупорил бутылку розового шампанского «Тэтэнже» урожая две тысячи второго года — четыреста десять франков за бутылку.

Голова у Альмена болела не из-за еды — кулинарное странствие через девять тематически декорированных залов стоило ему ровно по триста пятьдесят франков на человека, — а из-за напитков. Она — как будто хотела испытать на платежеспособность приглашающую сторону — заказывала только самое лучшее, что было в винной карте. Еще до того, как они покинули комнату аперитива, она попросила принести вторую бутылку шампанского, которую они оставили едва початой.

В зале «Море» — помещении, с трех сторон окруженном аквариумами, полными декоративных рыбок, она велела принести уже вторую бутылку Chevalier-Montrachet, Grand Cru «Les Demoiselles», Louis Latour тысяча девятьсот девяносто седьмого года за шестьсот восемьдесят франков.

Через другие залы ее сопровождало бургундское, La Tâche, Domaine de la Romanée-Conti тысяча девятьсот девяносто пятого года за тысячу четыреста франков бутылка.

Когда они, насытившись, а что касалось Жоэли, то очень напившись, попросили счет в кондитерском зале — салоне, выдержанном в розовом, бирюзовом и серебряном цветах, — этот счет потянул на пять тысяч шестьсот семьдесят три франка.

— Упс! — сказала Жоэль и плутовски улыбнулась Альмену.

Его здесь не знали, поэтому на кредит он рассчитывать не мог. Ему не оставалось ничего другого, как небрежно залезть в карман и отсчитать на розовую скатерть всю сумму плюс пятьсот франков чаевых.

Жоэль провела по его волосам уже не очень уверенной рукой и промурлыкала:

— Мужчины, которые еще и платят настоящими деньгами, ну очень сексуальны.

8

У шофера теперь появилось имя: Борис. Он был хорошо натренирован на обращение со своей хозяйкой в такой стадии и мягко и заботливо погрузил ее на заднее сиденье. Затем открыл Альмену другую дверцу и кивком велел ему сесть в машину. Он сделал это укоризненно, как будто сопровождающий хозяйку был виноват в ее состоянии.

Результата дискуссии о том, куда ехать — Жоэль хотела «к тебе», а Альмен, естественно, не хотел, — Борис ждать не стал. Он без колебаний поехал в сторону виллы на берегу озера.

Жоэль на сей раз вела себя в поездке сдержанно. Может, причина крылась в уровне промилле, но, может быть, и в том, что теперь она рассматривала Альмена как нечто прочное, которым не обазательно лакомиться в одну ночь. Она прильнула к нему, но не заснула.

Дом был ярко освещен. Перед въездом припаркованы несколько машин класса люкс, все модного цвета этой осени: черного.

— Но ведь ты говорила, что одна в доме? — голос Альмена звучал встревоженно.

— Я только сказала, что отца нет.

— А кто все эти люди?

Жоэль пожала плечами:

— Понятия не имею.

— Дом полон народу, а ты не знаешь, кто они?

— Друзья моего брата.

— Ах, вон что, твой брат тоже здесь живет?

Она отрицательно помотала головой:

— Он только устраивает здесь иногда вечеринки.

Борис проводил их в вестибюль. Весь гардероб был увешан пальто, а из широкого коридора, ведущего в большой салон, слышались шум разговоров и смех. Жоэль держалась на ногах очень неуверенно, и Альмен надеялся, что Борис ему поможет.

Тот повел их мимо лестницы к двери орехового дерева, за которой скрывался лифт.

— Второй этаж, — скучающе сказал он и закрыл дверь.

9

В спальне слабым светом горели две настольные лампы с тяжелыми шелковыми абажурами. Одеяло было откинуто с обеих сторон, на стороне Жоэли лежало что-то шелковое, кружевное. Комната выглядела как приготовленный к ночлегу номер пятизвездочного отеля.

Обычный любовный голод Жоэли до сих пор ни в чем не проявился. Она помахала Альмену, как малое дитя, и исчезла в ванной.

— Я сейчас, — сказала она, прежде чем закрыть за собой дверь. Он слышал, как она заперлась на ключ.

Альмен уселся в мягкое кресло, напомнившее ему мебель кондитерского зала в «Шапароа». Он устал и слишком много выпил. К тому же за последние несколько часов — эта мысль вспыхивала в его мозгу то и дело, как бы решительно он ее ни вытеснял — он промотал приблизительно половину тех денег, что должен был Деригу. Хуже того: дал промотать.

Эта мысль выныривала из потока самых разнообразных мыслей, которые должны были сделать его голову недоступной для Дерига. Неотесанный, короткошеий, краснорукий Дериг протискивался между ними, словно хам в битком набитый лифт.

Может, кредитор удовольствуется половиной суммы?

Если у Альмена еще осталась эта половина.

Пересчитывать он не хотел, ведь тем самым он прямо-таки пригласил бы это чудовище удобно расположиться в своем мозгу.

От таких примитивных существ, как Дериг, отделаться в принципе можно. И половиной, и третьей частью. Когда они видят деньги, у них не находится сил сказать нет. Лучше синица в руке. Такие это люди.

Одно плохо: придется с ним разговаривать. Более того: вести переговоры. Теперь не получалось просто сунуть ему в руки купюры и отмахнуться от него как от назойливой мухи.

Но до применения силы дело не дойдет. Такие типы не применяют силу против того, кто дал им деньги и должен дать еще. Даже если эти деньги — возвращение долга. Силу не применят.

Или все-таки применят?

Альмен должен был признаться себе, что с такого сорта людьми у него нет опыта.

За дверью ванной он слышал шумы. Звук льющейся воды, звон склянок, шаги, жужжание электрической зубной щетки. И время от времени через спальню прокатывались снизу далекие волны смеха.

Что она там делает так долго? Освежается? Прихорашивается? Наряжается во что-нибудь соблазнительное? Это было то, к чему Альмен не был вполне нечувствителен. Не возбуждающее белье, нет, это было бы для него слишком ординарно. Но вот тонкое дессу — другое дело. Тут уж он бы не отвернулся. Даже если бы его носила женщина, которая действует на нервы.

А разве она действует ему на нервы? Но ведь не только. Ведь есть что-то еще.

Он уже снова приступил к тому, чтобы вызвать в себе симпатию к ней. Или сделать ее хотя бы приемлемой для себя.