– Возьми-возьми! Деньги тебе девать, можно подумать, некуда? Аль у тебя дома никаких дыр нет? Удумала на меня еще тратиться! А то я без твоих склянок не проживу! У самой сумки приличной нет, а она бабку балует. Пожилого, можно сказать, человека.
Последнюю фразу Вера Павловна произносила с очевидным кокетством, абсолютно не соотнося себя с тем самым «пожилым, можно сказать, человеком».
Попривыкнув к подарку, Кукуруза либо примеряла его, либо пробовала на вкус, пытаясь определить степень его полезности в воздействии на организм.
– Нормально, – то и дело говорила Верочка, причмокивая. – Биттнер – хорошая вещь. Пью вот и чувствую, нормально… Полезно…
Серафима с удовольствием за ней наблюдала, испытывая чувство естественного превосходства над этим сморщенным и суетливым состарившимся ребенком. Вера Павловна, перехватив внучкин взгляд, тут же суровела лицом, шла в спальню, что-то там возилась у кровати и выносила деньги со словами:
– А сумку ты все-таки купи, Сима. Купи-купи.
И Серафима вновь соглашалась с Верочкой, понимая, что это «купи-купи» не просто проявление заботы о ней, о Симе, но еще и демонстрация пусть условной, но все-таки материальной независимости. Правда, существовала еще одна причина, которая позволяла ей с легкостью подчиниться бабушкиному требованию. Молодая женщина предчувствовала уход той, которая продлевала ее человеческое право хоть немного, но оставаться ребенком, собой прежней, из прекрасного недавнего прошлого, полного цветущей сирени. Точнее – она не предчувствовала, она знала, что это произойдет, и всячески пыталась упросить небеса оттянуть этот рубеж хотя бы на год. Наверное, то же самое испытывал и предатель Лешка, еще пять минут назад похрапывающий на диване, и сама Вера Павловна, невольно пытающаяся противостоять неумолимой логике жизни. Все трое чувствовали в унисон, думали в унисон, боялись в унисон. Просто каждый на своей частоте, высоту которой определял тот самый пресловутый жизненный опыт.
Увидев зевающего Алексея Николаевича, Серафима открыла рот, но не успела ничего произнести, как тот приложил палец к губам и прошипел:
– Тттишше! Спит еще. Всю ночь не спала: то одно подай, то другое.
Сказанное предателем Лешкой не совсем соответствовало действительности, но цели своей достигло: Сима захлопнула рот и вытаращила наполнившиеся слезами орехового цвета глаза, умело подсвеченные косметическим перламутром.
Алексей Николаевич принял сумки и поплелся на кухню.
– Что случилось? – спросила Серафима.
– Да бабка твоя неуемная всех переполошила.
– «Скорую» вызывал?
– Да нет, обошлось. Сама оклемалась, еще и наорала на меня: не так ее держу, не так подушку подкладываю…
– А где Наташа была?
– А нигде ее не было.
– В смысле?
– Уволила ее Вера Павловна!
– Как уволила? – опешила Серафима.
– А вот так. Меня же она из семьи уволила, когда я с твоей матерью разошелся. Вот так и ее уволила – «духу чтоб твоего здесь не было», и дело с концом.
– Что значит «она ее уволила»? – возмутилась Сима.
– А то ты свою бабку не знаешь!
– При чем тут это?! – разгорячилась Серафима. – А Наташа-то как могла уйти?! Она что, не понимает – старый беспомощный человек, за себя не отвечает. Наконец, ее ты нанимал!
– Ну, не знаю я! Кто? Чего? Прихожу – никого нет. Мать на полу валяется. Думаю, все! Оркестр заказывай. Потом смотрю – дышит. Оказывается, в туалет решила пойти…Чужие люди, видите ли, в доме. Она не хочет…
– Ну!
– Ну и все.
– Ничего не все! – донеслось из Верочкиной спальни. – Чего вы все за меня решаете? Вроде как я тут уже и не хозяйка.
– Бабуся! – поторопилась к ней Серафима и встала на пороге комнаты как вкопанная. – А ты губы-то когда накрасила?
Кукуруза хихикнула морковным ртом и сделала типично женское движение губами, необходимое для равномерного распределения помады. Как оно формируется в каждом женском организме, одному Господу Богу известно, но им владеют практически все особи женского рода. Оно автоматически обнаруживается и у девочки, копирующей стоящую возле зеркала маму, и у взрослой женщины, внимательно изучающей себя перед выходом на улицу, и у пожилой дамы, принимающей гостей в доме.
Пожилая дама со странной фамилией Кукуруза повторила это движение несколько раз, а потом заявила растроганной внучке:
– Нинку-парикмахершу надо позвать. Перманент сделать.
– Обязательно позовем, бабусечка. Потом, – пообещала Серафима, чем ввергла Веру Павловну в состояние искреннего негодования.
– Что значит «потом»? – возмутилась Верочка и вздернула свой нос к потолку. – Когда это «потом»?
– Ну, когда ты себя чувствовать нормально будешь.
– Я, может, уже никогда себя нормально чувствовать не ста-а-ану, – не прикрывая рта, зевнула Кукуруза.
– Обязательно станешь! – излишне рьяно бросилась уверять ее внучка.
– Сядь вот, – попросила Вера Павловна и похлопала рукой по постели.
Серафима присела.
– Слу-у-ушай, – хитро проговорила Верочка, глядя прямо в ореховые глаза внучки. – Я же все равно умру. Может, сегодня, а может, завтра, а может, через год. Неизвестно! И что ж ты хочешь, Симка, чтоб меня люди неприбранной видели? С паклей на башке?
– Перманент, между прочим, год не держится, – вклинился в беседу предатель Лешка.
– А то ты знаешь? – возразила ему мать.
– Знаю. Три-шесть месяцев.
– Видала?! – обратилась Верочка к внучке, а потом впервые за долгое время с интересом посмотрела на сына. – Твоя, что ль, тоже делает?
Алексей Николаевич кивнул в подтверждение.
– Нет, Сима, ты посмотри, какая врунья! Мне, главное, говорит: «сами вьются», а у самой, значит, перманент. Вот твоя мама никогда меня не обманывала. Ни разу! И перманент ни разу не делала. Я вот ей всегда говорила: «Люся, сделай перманент, девочка. Так удобно. Красиво. Всегда прибранная…» А она: «Не буду, мол. Свои кудри надоели. А в обратку перманент не делают». И ты тоже сделай! – Вера Павловна критически посмотрела на длинные прямые волосы Серафимы.
По выражению Верочкиного лица стало понятно – внешний вид внучки положительных эмоций в ней не вызвал: сама рыжая, губы рыжие, глаза рыжие…
– Завтракать будешь? – уточнила Сима.
Вера Павловна потянулась к внучке, загадочно подмигивая. Серафима наклонилась к ней.
– Мне б… – Верочка замялась и гневно посмотрела на бестактного Лешку. – Мне б это, Сим, в туалет.
– Так давай я судно принесу, – быстро нашлась Серафима.
– Ни за что! – объявила Вера Павловна и обиделась: – Тебе старуху разве трудно в уборную отвести?