— Ладно, передавай ей привет.
— Передам… А от кого?
— От меня, от кого ж еще. Значит, так, Маха… Утром подружкину банку откроешь, рассольчика намахнешь, и будет тебе счастье.
— Правда?
— Ага.
— Прям счастье-счастье? — снова залихватски сдунула челку со лба.
— Да зуб даю. Ладно, иди, а то свалишься тут, мне тебя не дотащить. А, вот еще что! Дай-ка мне свой мобильник…
— Зачем?
— Да телефон твой себе скину… А тебе в память Златкин телефон запишу.
— Не надо мне ее телефон в память!
— Маха, не шебурши. Так надо, мало ли что. Да, еще свой рабочий запиши вот тут, на бумажке, для верности… Я тебе позвоню завтра. Записала? Молодец, Маха. Иди, спи…
* * *
Ей снился фильм — «Белое солнце пустыни». Причем не было во сне ни красноармейца Сухова, ни отряда свободных женщин Востока, была одна пустыня — бесконечная, одинаковая, дрожащая знойным пеклом. Знойное пекло проникало в нос, в горло, в легкие, давило красно-оранжевыми кругами на воспаленные веки… Правда, иногда появлялась в голове нормальная мысль, вовсе не сонная — очнись наконец, и никакой пустыни не будет. Где ты и где «Белое солнце пустыни»?
Вдобавок раздражал надоедливый звук, ужасно знакомый. Может, это пустынный песок звенит на ветру? Как бы его убрать, чтобы не звенел над ухом?.. И еще — попить бы. Жажда замучила. «Горячее солнце, горячий песок…» — песня такая есть, кажется. — Горячие губы — воды бы глоток…»
От жажды, наверное, и проснулась. Хотя в первую секунду даже не поняла, что проснулась. Села на постели, сглотнула наждачным горлом, хотела головой потрясти, да испугалась. Голова была вовсе не головой, а звенящим чугунным колоколом.
А вот и звук. И никакой не пустынный песок по ветру, это мобильник на тумбочке надрывается. Надо ответить…
— Да, слушаю!
О! А голоса-то, оказывается, нет. Вместо голоса — хрипота вымученно сухая. И почему в ухо льется тревогой голос Вероники Сергеевны? При чем тут Вероника Сергеевна?
— Маша, это ты? Маша, не молчи, что случилось? Почему ты на работу не вышла? У тебя все в порядке, ответь?
— М-м-м… А который час? — выдавила с трудом, поджав под себя ноги калачиком. Глупее вопроса, конечно, нельзя было придумать. К сожалению, слишком поздно сообразила.
— Как это, который час? — конечно же, опешила Вероника Сергеевна. — Уже десять, к твоему сведению! Ты что, проспала?
— Да, Вероника Сергеевна… Выходит, проспала, извините…
— Маша, но как же так? Нет, я тебя не понимаю. Ты просила отгул — я пошла тебе навстречу. А ты по отношению ко мне ведешь себя… Ну, я не знаю! Вызывающе просто.
— Простите, Вероника Сергеевна. Я сейчас приду.
— Да уж, пожалуйста! Мне от тебя ведомость по расходам нужна! Ты подводишь меня, Маша!
— Все, бегу! Через полчаса буду на месте, Вероника Сергеевна!
И только нажав на кнопку отбоя, поняла, как отчаянно погорячилась с обещанным «полчаса». Да и относительно «бегу» — тоже. Какое там «бегу», до кухни бы добрести, припасть к стакану с холодной минералкой. Нет, как люди каждый вечер пьют, они что, и каждое утро так умирают?! Бедные, бедные люди!
И тем не менее надо было жить. Да, хорошо сказано у классика — надо было жить и исполнять свои обязанности. Да, надо идти в душ, одеваться, выходить из дома, топать на работу. А в зеркале в ванной… Кто это, боже мой, в зеркале в ванной?! Это что, ее лицо?! И с таким лицом надо на улицу выходить?
Получится, надо. Никуда от лица не денешься, в карман стыдливо не спрячешь, под паранджой, как женщина Востока, не скроешься. Может, если умыться холодной-холодной водой, отеки сойдут? Например, минералкой из холодильника? А пока до работы едет, глаза нормально откроются? Хотя нет, не успеют, наверное.
Боже, как плохо. Все тело дрожит и сотрясается. Внутренности выворачивает наизнанку. Да, Павел вчера что-то говорил про огурцы… Или не говорил? Да и все равно времени нет — надо выходить из дома, как бы тебя ни сотрясало. Тихо, тихо… Не стонать, не рыдать и не причитать… Плохой опыт — тоже опыт. Интересно, что бы сейчас Павел сказал, если бы ее увидел? Наверное, смешное что-нибудь. Вроде того — молодец, Маха, так держать! А иначе что получается, пятый десяток баба разменяла, ни разу не напилась по-человечески? Непорядок…
Вспомнила о Павле, и проскочила через хмельную голову горькая мысль — нет, что он за человек такой! Даже в чужих мыслях не позволяет себе быть слабым. Потому и не думается о нем в безысходной тональности, а думается, наоборот, в тональности несерьезной, какой-то смешливо-оптимистичной. Вот и получается — голова знает страшную правду, а душа не принимает. И сердце не принимает. И какое, в конце концов, счастье, что судьба подарила ей это знакомство! Или, черт возьми, все-таки кощунственно говорить о счастье? Но по-другому все равно не получается! Нет, что он за человек такой…
Так, в мыслях о Павле, и добралась до работы. Потянула на себя дверь с анахроничной табличкой «бухгалтерия», вошла, поздоровалась, виновато улыбнулась в сторону Вероники Сергеевны. И не сразу поняла, почему она так подозрительно ее разглядывает. И Таня с Леной тоже ее разглядывали. И кассирша Лилечка.
— У-у-у… — протянула Таня, качнув головой и многозначительно переглянувшись с Леной. — Я и не предполагала, что все так плачевно закончится. Верной дорогой идете, товарищ Маша, флаг вам в руки!
— Ты о чем, Тань? — напряглась она невольно, стараясь уловить смысл упрека.
— Ой, да ладно… Дурочку-то из себя не строй. Учти, на бабьем лице после сорока все написано. Прикладываться начала, да? На дно бутылки заглядывать? Наверное, потому и отгул вчера взяла?
— Ах, вот оно в чем дело… — проговорила тихо, пряча улыбку в ладонях. — Ну да, ты права, Тань, приложилась я вчера изрядно, так уж получилось. Все, как у больших, без шуток.
— Так я и говорю — верной дорогой идешь! Классической, можно сказать. Как всякая брошенка. Поздравляю! Сначала растерянность, потом слезы, потом бессонница и тоска, потом утешение на дне бутылки! Нет, оно понятно, конечно, с первыми пунктами, это само собой, но вот последнего от тебя не ожидала, честное слово!
— Да я и сама от себя не ожидала, Тань! — засмеялась она, не сдержавшись. — Я ж не думала, что это так… Так увлекательно!
— Маш, что такое несешь-то? Не протрезвела еще, что ли? — покосившись в сторону начальницы, прошипела Таня и спряталась за свой монитор, выставив напоследок ладонь в сторону Лены, будто передавая ей эстафету.
Лена эстафету приняла. Встала из-за стола, подошла, наклонилась к ее уху, прошептала так, чтобы слышали Вероника Сергеевна с Таней:
— Ты это… Кончай, Маш… Возьми себя в руки, стыдно ведь. Такая приличная женщина… Сроду замечена не была. Помнишь, как Павлову из технического отдела все осуждали? Ты так же хочешь, что ли? Ведь сплетничать будут, за спиной шептаться! Мало того, что о тебе уже сплетничают?