— Ну, вот и подавай сама себя, если умеешь… — огрызнулся Максим.
— Да, умею, — спокойно сказала Славка.
— И на здоровье, — хмыкнул Максим.
— Спасибо, — пожала плечами Славка.
Вот и хорошо. Пусть лучше слегка собачатся, чем молчат. Иначе и впрямь невыносимо. Скорей бы уж до дома доехать… Хотя нет, наоборот, домой ехать страшно. Дома Славка с ней объясняться будет. Информацию выдавать. Вон, как нервничает сильно. Хотя — почему именно дома? Можно и сейчас! Вики уже нет, а Максим — свой человек!
— Слав… Максим… Объясните мне, что все-таки произошло? — вклинилась она со своим нервным вопросом в их легкую перепалку.
И замолчали оба испуганно. Потом Славка вздохнула, покосилась на Максима, ответила нехотя:
— Погоди, мам… Давай хоть до дома доедем.
— Там, кстати, холодильник пустой… — тихо проговорил Максим. — Может, пока вы… Ну, говорите-беседуете… Я в супермаркет за продуктами сгоняю?
— Да… Да, пожалуй… — задумчиво кивнула Славка. — Довезешь нас до подъезда, затащишь чемодан и проваливай в супермаркет…
Пустая квартира встретила их настороженно, как чужая. Чистая, ни пылинки кругом, ни одной разбросанной вещи. Саша, что ли, постарался? Прежде чем уйти, квартиру до блеска вылизал? Вон, даже в мойке ни чашки, ни тарелки нет. Может, и вещи свои не взял? Рубашки там, костюмы…
Быстро прошла в спальню, открыла дверь шкафа-купе, заглянула в то отделение, где всегда висели на плечиках эти самые рубашки-костюмы. Пусто. Пусто! И в самом деле — пусто…
— Мам, мам… Ну чего ты так нервничаешь? Пойдем на кухню, сядем, поговорим… Я чай сделаю.
— Что ж, пойдем… Просто я в себя прийти не могу, Слав. Как-то это все… Как в дурном сериале. Неправильно и подло. Нереально подло.
— Ой… Ну чего сразу подло-то? Не ты первая, не ты последняя.
— Да. Может быть. Но так… Чтобы тайком… Меня отправить в отпуск, а самому…
— А было бы лучше, если бы он все это проделал при тебе? Я не уверена, что ты сидела бы, к примеру, в кресле и улыбалась снисходительно! Ты бы, мамочка, ему такое закатила… Такое… Да ему через тебя перешагивать у порога пришлось бы! А он бы не смог перешагнуть, ты же знаешь нашего папу! Он всегда в ступор впадает перед твоей истерикой!
— Да какой истерикой, Слав?.. Когда ты меня видела в истерике?
— А истерика истерике рознь, мамочка. По-моему, твоя тихая истерика по накалу напряжения меркнет перед самой что ни наесть бурной истерикой. Нет, я, конечно, не знаю, спорить не буду… Но ты умеешь так… Глазами, лицом, даже ровным, казалось бы, голосом такую истерику закатить… Так я не поняла, ты чай будешь? Правда, сахара нет…
— Нет. Не хочу. Ничего не хочу. Погоди, Слав… А почему он на звонки мои не отвечает?
— Да все потому же, мам. Он тебя боится. Он… Он потом тебе позвонит, где-нибудь через недельку. Когда ты… Ну, все это примешь, в общем. Успокоишься.
— Через недельку?!
— Тихо, мам, тихо… Валерьянки накапать?
Славка сидела напротив, сложив красивые пальцы в замок, смотрела пристально. Надо отдать ей должное, сочувствия много в лице было. Но… Какое-то оно казенное было, это сочувствие. Обидное. Не дочернее совсем. Даже плакать не плакалось, неловко было плакать, как перед чужим человеком. А холод отчаяния уже вовсю распирал нутро, горячих спасительных слез требовал.
— Не надо мне валерьянки, Слав… Ты бы лучше со мной поговорила по-человечески.
— А я что, не по-человечески?
— Нет.
— А как нужно?
— Как дочь с матерью. Ведь я твоя мама, Слава. И у меня горе. Ты же… Ты же априори на моей стороне должна быть, как дочь… А ты…
— Ой, мам, вот не понимаю я этого — дочь; априори; на одной стороне; на другой стороне! Мы на войне, что ли? Обязательно должны разбежаться по разные стороны баррикад? Тем более я не маленькая, чтобы погрязнуть в таких эмоциях, я взрослый, вполне состоявшийся человек. Я вас обоих одинаково люблю, и тебя, и папу. Я хочу, чтобы папа был счастлив, только и всего.
— А я?
— Ну… И ты тоже, естественно.
— Ты считаешь, что я после убийства должна быть счастлива? Он же убил меня, Слав. Он же знает, что я не умею жить одна. Значит, убил.
— Ой, опять твои тревожные фантазии, мам… С чего ты взяла, что не умеешь жить одна? Ты что, слепая, глухая, убогая?
— Да, Слав, да… Слепая, глухая и убогая. Только этого внешне не видно.
— Мам… Кончай, а? Ну правда, надоело… Нет, хорошую отмазку, конечно, придумала. Не вижу, не слышу, не могу, не умею. Все это ерунда, мам. Все ты умеешь.
— Слав… Я знаю, что говорю… Мне страшно, Слав. У меня внутри дрожит все от страха, даже плакать не могу. Вот, посмотри… — Отчаянным жестом вскинула руки, вытянула их перед собой. Пальцы и впрямь ходуном ходили. И лицо дрожало, и зубы выбивали звонкую дробь.
— Ну, вижу… И что? Ты просто замерзла, мам… Говорю же, давай чаю сделаю.
— Слава, Славочка… — Уже не контролируя себя, закрыла лицо ладонями, завыла-запричитала через хлынувшие слезы. — Мне правда очень плохо, Славочка… Я не понимаю ничего, что происходит? Мне плохо и страшно, я не могу, не могу…
— Мам, прекрати. Возьми себя в руки. Пожалуйста.
— Да… Да, сейчас…
Задержала в себе воздух, стараясь унять рыдание. Бесполезная попытка, все равно рыдания вырвались наружу, еще и тело дернулось в отвратительной конвульсии. Легко сказать — прекрати… Как это прекратить, если оно неуправляемо?
Славка подскочила, ринулась к шкафчику с аптечкой, бормоча себе под нос что-то сердитое. Наверное, пузырек с валерьянкой найти не могла. Зато вскоре понесся по кухне отвратительный запах корвалола — откуда она его выкопала? У нее на корвалол вообще аллергия!
— Мам, вот! — бухнула перед ней на стол стакан с мутным вонючим снадобьем. — Выпей залпом, через силу! Что-то я сплоховала с твоей реакцией-то… Не подготовилась заранее…
— Слав! Ну почему ты со мной так, а?
— Да как, мам?
— Насмешливо… Жестоко…
Славка вздохнула, опустила плечи, глядела на нее долго, молча. Потом тихо заговорила, осторожно пробираясь интонацией по словам, как сапер по минному полю:
— Нет, мам, ты не думай, что я такая уж прям… бесчувственная. Нет, я все, все понимаю… И мне тебя правда очень жалко. Но… Если я сейчас начну тебя жалеть, ты совсем расклеишься, мам! А тебе нельзя! Не требуй от меня жалости и сама себя не жалей! Быстрее в себя придешь и жить начнешь, как все!
А ее уже прорвало. Мерзкое чудовище колотилось внутри, зверствовало отчаянием. Пытаясь сдержать дрожь, обхватила себя руками, задышала прерывисто.
— Ой, ну мам… Ну все, прекрати, не надо… — протянув через стол руки, принялась оглаживать ее по предплечьям Славка. — Ну, ушел, ну подумаешь, и бог с ним… Тысячи женщин через это проходят, и ничего, не умирают…