Там такая есть одна девочка по имени Женя. Ну, принцесса Милисента, как я ее себе представляла, когда еще фильма «31 июня» не было и книжку Пристли в детстве читала на английском языке. Она, эта Женя, сидела напротив меня, за стеклом, во второй половине кабины, слушала запись в наушниках и временами осторожно делала замечания, мол, тут написано «…а следом…», а вы прочли «…и потом…».
Тоненькая, с прозрачным точеным нежным лицом, как на картинах Гейнсборо или, лучше, Хогарта и с глубокой вежливой неяркой, но очень вечной ласковой красотой.
Ах да, так вот «Ардис».
Мои домашние меня упрекают, мол, почему ты не с самого начала начинаешь, а рассказываешь все с середины.
Вообще-то я действительно выпаливаю сначала то, что поразило мое воображение. В «Ардисе» – это Женя, редактор Илья Валентинович, студия звукозаписи и в самой студии – кабина, где есть черная дыра – там исчезает время. То ли оно там ускоряется: несется со свистом и с бешеной скоростью завихривается, то ли ворует его там кто, то ли какой-то филиал бермудского треугольника. Но вот только засядешь записываться, а тебя уже выпихивают в спину, мол, иди уже домой, мы от тебя страшно устали вообще.
– Как, – спрашиваю, – я же только начала? Я еще могу.
А мне говорят, да уже рабочий день закончился, нам домой надо.
Вот такое.
Короче, если сначала, а не с середины: издательство «Ардис» пригласило меня записать диск моих рассказов. Потому что лучше я сама запишу свои рассказы моим в тот момент хрипловатым, простуженным насморочным голосом, чем та чужая тетенька с акадэмычэскым поставлэнным голосом без тени насмешки или иронии в пиратских версиях моих книжек.
И я приехала к ним. Класс! Сначала Илья. Главный редактор. Он в ранней юности был Добрыня Никитич. На коне. Потом замаскировался под обычного москвича, типа, сижу, примус, то да сё. Короче, он притворяется обычным редактором, а как взглянет, как сверкнет глазом ярко-синим из-под брови – опа! – бааа! вы ли это, Добрыня Никитич, раззудись плечо! И есть подозрение, что где-то там, на парковке рядом с издательством, стоит, пофыркивая… Как его? Бурушка? Или Белюшка? Конь.
Потом, там вокруг была молодежь, заносчивая, по-видимому, очень грамотная, ответственная и очень-очень-очень красивая. Где он, генеральный «Ардиса», этих детей набрал, как отбирал – но точно, что не только по уму, но и по красоте. Красивей мальчиков там были только девочки. Ну и синий искристый глаз редактора Новикова. А генеральный, тот вообще – чисто князь Гвидон.
Это оказалась очень, очень, очень интересная работа – записывать книжки голосом. Конечно, с моими комплексами я бы тыщу раз все переписала – но было поздно, и меня деликатно выпроводили под белы рученьки.
Теперь боюсь. Как оно получилось. Как оно записалось… Я бы все переписала. Все переписала бы. Все шесть часов…
И еще про таинственный «Ардис», в котором книги начинают говорить человеческими голосами. И такое иногда они в этом самом «Ардисе» придумывают!..
Вот, говорит мне Илья Валентинович, их главный редактор, мы тут диск с новеллами нероссийских писателей XIX века на русском языке задумали. А давайте-ка, Марианна, вы запишете новеллу Ольги Кобылянской, кому, как не вам. Ну и правда, кому, как не мне: мы же с Ольгой Кобылянской обе из Черновцов. (На этом кому, как не мне заканчивается. Не то чтобы я была фанатом Ольги Юлиановны, ну, скажу честно, иногда меня в ее произведениях угнетает такая тяжелая, настойчивая, угрюмая серьезность. Хотя разве я могу судить вообще? Где Ольга, а кто я…) Илья Валентинович вручил мне распечатанную книжку Кобылянской на русском языке. Но, при этом сказал Илья Валентинович, – тут, видите ли, есть одна трудность. Книга старинная, сделана до реформы, поэтому она с ятями.
А мне, как я уже говорила, так понравилась эта работа – сидеть в студии, бубнить тексты в микрофон и больше ничего не делать, – что я с радостью согласилась.
Не знаю, не знаю, – перечитывала я в отеле рассказы один за другим – все серьезные, все с трагическими сюжетами и финалами, все какие-то как будто под моросящим холодным дождем написанные.
Ну никак я не могла выбрать новеллу: вроде и эта была хороша, поэтична, и та… Уже в машине по дороге в издательство решила, что буду читать «Аристократку» или «Пресвятую Богородицу», но вдруг уже в кабине звукозаписи неожиданно для самой себя раскрыла рассказ «У святого Иоанна» и уверенно начала его читать. И прочла без единой заминки, как потом сказали, очень взволнованно и тепло, как читают хорошо знакомые стихи. Хотя и на тот момент чуть охрипшим на третий день сплошных записей голосом. Объяснить себе, почему я стала читать именно этот рассказ (другие должны были читать известные актеры), я могла только тем, что в рассказе была песня на украинском языке, песня о правде, которую исполнял нищий лирник, и я могла ее озвучить на украинском.
В этом рассказе шла речь о дне святого Иоанна. В церковь идут и едут разные люди: и бедняки, и богачи в бархате, и тут же нищие стоят и просят у входа. И все хотят чудесного облегчения страданий, и просят святого Иоанна, чтобы вылечил хвори, вернул здоровье. И через какое-то время выводят из дверей ослабевших от духоты, вот уже вынесли одного уже ушедшего в мир иной парня, болевшего чахоткой…
А рядом с храмом, прямо на земле лирник сидит, поет о том, как и где правду искать… Старик запыленный одинокий поет, и народу вокруг много, и никто его практически не слушает. И только маленькая девочка прислушивается к словам этого старика и все спрашивает и спрашивает бабушку, что такое правда и где она.
Странный рассказ вы выбрали, вроде как будто и без сюжета – кто-то мне сказал. А у меня, наоборот, крепла уверенность, что выбрала я этот рассказ правильно. Причем умом я понимала, что надо было записывать другой, выигрышней, ярче, а сердце подсказывало – нет, все правильно, все ты правильно сделала.
И потом, когда мне непонятно, я всегда задаю вопросы: себе, окружающим (как правило, они все гораздо умней и образованней меня), а если никто уже не может на вопрос ответить, я задаю его куда-то вверх, в небеса. А поскольку издавна, всю свою долгую жизнь читаю разные знаки, то и мироздание не заставило себя долго ждать.
По дороге в отель купила книг. И, уже уставшая, сонная, открыла одну из них. Просматривала вяло, пролистывала, и вдруг…
Речь шла об изобретении нот.
Это было на рубеже X и XI веков. Один монах, его звали Гвидо, обучал других монахов пению. Ну, если проще говорить, вроде как вел у них, у этих бенедиктинцев, хоровой кружок. И это тогда было очень сложно – попробуй каждому спой его звук, каждому – а там ведь целый хор. И все хотят петь. И, думаю, слух там был не у каждого, а институт кастингов и всяких там конкурсных отборов тогда еще был не так популярен, как сегодня. И он, этот монах, так умаялся бегать от одного певчего к другому и с каждым тянуть его личный звук, что ночью попросил помощи у милосердного Всевышнего. И услышал голос.