В силу занятости остальной группы они все время оказывались втроем – Кира и «общие дети», и тоже все время находились разные дела – тащить хворост, ставить палатки, чистить грибы. Кира обожала походы в лес, громко командовала: «Дети, за мной!», и они отправлялись в самые заросли буйно разросшегося подлеска, чертыхаясь и отмахиваясь от комаров, перелезали через поваленные бревна, и можно было подать ей руку, – тонкие ловкие пальцы, и край шелковистой ковбойки, и совсем близко россыпь веснушек на вспотевшем, перемазанном смолой потрясающем ее лице.
Кира часто возилась с Иринкой, заплетала какие-то косички, составляла букеты из земляники, учила танцевать. А Володю заставляли изображать кавалера, и он неловко топал по траве в мокрых кедах, обнимая их обеих за плечи немеющими руками. Иногда Матвей уводил Иринку, что-то шептал, рассказывал, она счастливо по-детски смеялась, а они молча сидели у костра, одни, совершенно одни, и ни при чем здесь были ни Люша номер два со своей книжкой, ни мирно дрыхнувший Семен.
На исходе недели Матвей вдруг начал страшно волноваться, корил себя, что уехал, каждые два часа бегал на станцию, прорывался на вечно занятую московскую линию. Свинство, но Володя совсем позабыл про сестру и ее близкие роды! А тут еще случился неприятный эпизод. Утром Кира отправилась звонить вместе с Матвеем, «проведать профессора Гальперина». Она вернулась веселая и возбужденная, вспоминала каких-то знакомых, Москву, дочку и радостно сказала подошедшей Иринке: «Эх, сюда бы сейчас Аньку!».
И тут обычно приветливая Иринка вдруг захлебнулась, сжалась, сощурила черные жесткие глаза.
– Эх, сюда бы сейчас маму! Кира, как ты думаешь, маме бы понравилась рыбалка?
Она сказала это громко, очень громко, почти крикнула… И тут же забегала, захлопотала над убегающим вареньем Люша номер один, у Шурика клюнула рыба, Семен вспомнил жутко смешной анекдот и принялся рассказывать, прямо не вылезая из лодки. И совсем никто не заметил, как Кира ушла.
Он нашел ее в глуши кустов за палатками, съежившуюся, заплаканную. «Дура, – шептала она, – безмозглая черствая дура! Девочка с пяти лет без матери, только оттаяла, привязалась, а я ей говорю, что скучаю по своей дочке!» Володя молча стоял, проклиная собственную немоту, тупость, никчемность. В коротких Кириных волосах запутались обрывки бересты, на тонкой лодыжке виднелись две свежие царапины, худенькие плечи дрожали.
И тогда он опустился на колени и обнял ее. Изо всех сил обнял и закрыл хоть на мгновение от странного и несовершенного мира. Хоть на мгновение.
– Володя! Володька, ты слышишь? Воло-о-дя!
Матвей кричал отчаянно громко, наверное, случилось что-то ужасное, он рванулся к поляне, спотыкаясь, не разбирая дороги, но сквозь тревогу все стучала в голове одна мысль: она не оттолкнула, не оттолкнула, не оттолкнула!
– Володька, брат, – парень! Парень у нас! – зять плясал у костра, высоко вскидывая ноги в кедах. – Четыре кило, представляешь, четыре кило и еще двести грамм, во родственничек!
Володя замер на минуту, пытаясь вместить в сознание все сразу – счастливое смеющееся лицо Матвея, растерянную Иринку, костер с выкипающим вареньем. Солнце слепило сквозь ветки, и в руках еще жило тепло ее плеч. «Ну да, – вдруг дошло, – сестра родила. Парня. Четыре килограмма. Это, кажется, много». И сразу за этим веселая мысль – родственник! Матвей, бородатый чудак, теперь его настоящий кровный родственник. Страшно обрадовался, хотя, казалось бы, очевидная вещь.
И тут же опять всплыло: Кира! Мягкие, замершие в его руках плечи, горячая щека на груди, запах волос. На рубашке не просохло влажное пятно от Кириных слез. Ее слез!
Зять что-то громко рассказывал – про больницу, Ольгу, родителей, обе Люши обнимались и тормошили Иринку, Шурик пел бравурный марш, сам себе дирижируя длиннющими руками, котелок накренился и в костер большими черными каплями стекало варенье.
Сколько еще оставалось дней – девять, восемь… Володя старался не считать и не думать. Матвей рвался сократить маршрут, но Оля в очередном телефонном разговоре категорически возражала – все прекрасно, ребенок спит и кушает, мама и Таня ей прекрасно помогают. Зачем такому крохе лишний шум!
Разговоры теперь велись исключительно о детях и родах, оказалось, у Семена с Валей аж три дочки, а у Шуриков один сын, но зато он родился в день полета Гагарина. Только подумать, что Володя тогда ходил в четвертый класс и мечтал записаться в отряд космонавтов!
Кстати, он впервые отметил для себя, что совершенно не разбирается в людях. А может, ему просто не встречались подобные экземпляры?
Еще в первый день он придумал профессии своим спутникам: Семен, например, заведующий мелким ателье или прачечной, Люша номер один – ткачиха, передовик производства и член месткома, Шурик – инженер на заводе, Люша номер два – библиотекарша. Ерунда, ничего похожего! Инженером как раз оказалась Люша номер два, а пеструшка Валя, к его огромному удивлению, – детским хирургом. Интересно, как она справляется с порядком и стерильностью? Но, главное, Семен! Толстый сонный Семен работал водителем грузовика на междугородних рейсах!
Валя обожала вспоминать истории из детства и юности, но поскольку вся компания знала ее истории наизусть, Володе пришлось принять удар на себя. Подремывая у костра или привычно стругая ветки, он слушал про детдом, школу медсестер, вечерний медицинский, куда она поступила уже после первых родов.
– Семен настоял, чтобы я училась. Вот что значит настоящий друг, нет, не просто друг, а любовь всей моей жизни!
Ну да, понятно. Толстый ленивый Семен – любовь всей жизни. А Катерина – луч света в темном царстве.
– Да, я училась, а он воз тянул. Самые длинные рейсы брал, чтобы больше платили. И питался, дурачок, одними шоколадками – мечта любого детдомовского мальчишки. Кто знал, что у него в семье наследственный диабет! Так что теперь у нас строжайшая диета – ни сахара, ни варенья, ни-ни! Хорошо, в походе можно душу отвести, обожаю этот запах! Пока приедем, будет вам восемь банок, каждому по две! И не вздумай отказаться, я все равно домой не заберу, не выбрасывать же!
Вот идиот, еще жалел ягоду отдавать! Получай теперь свое варенье.
И правда, в конце похода, багровея от стыда, Володя запаковал в рюкзак две увесистые темные банки. Варенье прекрасно хранилось всю зиму и так пахло терпкой свежей ягодой, что мама только ахала и попрекала, что не спросил рецепта.
В тот день дождь особенно разгулялся. Хорошо, что он умел разводить костер при любой погоде. Еще со времен похода с физруком.
Все невольно стянулись к огню, ежились, зевали, Галя развешивала для просушки Иркины носки. Володя привычно рубил поленья и стругал щепки, а Кира сидела рядом и теребила кору тонкими пальцами. Надо было что-то сказать, сделать? Хотелось завыть от ее непонятного взгляда, ожидания, безнадежности.
«А у костра ни сесть, ни лечь, как не устанет дождик сечь…» – тихо напевал Шурик, перебирая струны.