Но Оля прекрасно понимала, что подобная жизнь совершенно не подходит ее брату, как не подошла бы отцу или ей самой. Они все любили тишину, порядок, четкое место для каждой вещи в доме. Когда-то мама грустно шутила, что живет с тремя закрытыми шкафчиками, но при этом считалась со всеми и уважала характер отца.
Тот день не заладился с утра, Оля хорошо запомнила. Сначала протек бачок в туалете, пока вытирала пол, чуть не опоздала на работу, зацепила в трамвае новые дорогие колготки. Сын Ленечка, надо признать, постоянно ворчал на нее за ненужную экономию, он начал прилично зарабатывать – вел какие-то расчеты для строительного кооператива, делал технические переводы с английского, натаскивал двух учеников на мехмат. Учеников, конечно, нашла Катя.
– Оленька, – голос у Тани был тихий и расстроенный, – я давно собираюсь тебе сказать…. В общем, мы уезжаем. Уже получили окончательный ответ из посольства.
– Из какого посольства?
– Из американского, конечно. Левин бывший ученик давно приглашал, правда, на периферию, но там есть вакантное место в оркестре. Хотя он считает, что Лева гениальный преподаватель, поэтому лучше ориентироваться не на оркестр, а на колледж. И вполне вероятно, что моя тема им тоже покажется интересной. Знаешь, как-то не случилось рассказать, но я почти закончила докторскую.
В этом была вся Таня! Всегда на первом месте звучал ее гениальный Левочка. А докторская – так, к слову.
– А почему не в Израиль? Я всегда думала, что вы уедете к Людмиле.
– Так получается. Стыдно признаться, но Лева не хочет везти детей в Израиль, особенно Борю. Он ведь сразу попадает в армию.
– А Лева… он согласен? Он сам хочет уехать?
– Да. Собственно, он все и затеял. Говорит, что нужно вывозить детей, что эта перестройка еще на многие годы. Он страшно подавлен в последнее время, просто не узнать.
Да уж, подавлен! Известный страдалец. Так Оля и знала, Краснопольский когда-нибудь бросит Киру. Даже Кире его не удержать!
И вдруг резануло сердце – Таня! Таня уезжает, они расстанутся, и может быть, навсегда. Как пусто! Как пусто все. Как можно вынести все эти потери!
– Оля, ты что, плачешь?! Оленька, дорогая, ты ведь знаешь, что кроме тебя и Люси у меня никого нет на свете! Дети выросли, что поделаешь, я каждый день вижу, как они отдаляются. Оля! Я тебя вызову, слышишь?! Если только захочешь, я тебя вызову к нам! Будем опять жить рядом, гулять по вечерам – две бабули на скамеечке.
Милая Таня! Вечная доверчивая мечтательница. Если бы ты знала, какое предательство за Ольгиной спиной. Если бы не твой проклятый Краснопольский!
Они уехали в начале сентября, все вместе, включая родителей Сашиного мужа. Таня перевезла в Текстильщики почти всю библиотеку, старинные серебряные ложки, оставшиеся еще от родителей Аси Наумовны, настольную лампу на бронзовой ножке. Ложки, конечно, не пропустили бы, а лампа никакой особой ценности не имела, просто на память.
Стоял мрачный дождливый день, Ольга взяла отгул, не хотелось ни о чем думать, ни с кем разговаривать, и она даже не ответила на телефонный звонок, хотя это мог быть Ленечка. Но через полчаса телефон зазвонил еще раз, настойчиво так зазвонил, и она вдруг страшно испугалась, рванула на себя трубку – Леня?!
Нет, это был брат Володя. Странно, он никогда не звонил днем.
– Оля, тут такое дело. В общем, срочно нужна твоя помощь. Потому что Катя в полной истерике и непонятно, что делать с Ванькой.
– Володя! Скажи толком, я ничего не понимаю. Катя, Ванька… Что происходит?!
– Понимаешь… пришла телеграмма… Валентина Петровна умерла. Катина мать, Валентина Петровна.
Оказалось, она болела. Болела целый год, но решила скрыть от Кати, не волновать понапрасну. И когда уже прозвучал страшный диагноз – рак груди, и когда обнаружили метастазы в костях, Катина мать продолжала писать спокойные и радостные письма про погоду, школу, новую картинную галерею.
Решили ехать все втроем, а Ванечку оставить с Леней. Конечно, подключились Катины воспитанники, они беспрерывно приносили цветы, венки, какую-то еду. Две девочки собирались дежурить днем – сторожить Ваньку, пока Леня в университете.
Катя безостановочно плакала, винила себя за черствость и тупость. Володя растерянно молчал, гладил ее по голове, надсадно кашлял. Он недавно опять начал курить.
С Олей брат тоже почти не разговаривал, но она и так понимала, как тяжело ему ехать в Архангельск и как он рад Ольгиному решению поехать вместе с ним и Катей.
Оля не ожидала, что соберется столько народу. Толпа учеников – и нынешние, совсем маленькие, и из прошлых выпусков, некоторые даже старше самой Кати. Но были еще коллеги по работе, соседи, родители, представили городского клуба и библиотеки. Из Княжпогоста прибыл целый автобус односельчан во главе с бывшим директором школы. Директор попытался сказать речь, начал вспоминать, как прекрасно училась Валечка, какой была гордостью школы, но не выдержал и горько, по-стариковски расплакался. Много выступали, вспоминали покойного мужа Валентины Петровны, как преданно она ухаживала за ним, как не жалела себя и отдавала жизнь любимой работе. На бабу Дусю было страшно смотреть. Худая, одетая во все черное, она молча раскачивалась над открытой могилой и вдруг шагнула вперед, вслед за опускающимся гробом. Но Катя успела удержать, закричала, заплакала, обняла за плечи.
Ольга с болью в груди смотрела на Катину бабушку, страшненькую, с покалеченными руками и вдруг подумала, что она совсем не стара, лет шестидесяти на вид. Когда же она успела родить свою дочку, кто был отцом?
Баба Дуся категорически отказалась остаться ночевать. Наоборот, она настаивала, чтобы Катя, и ее муж, и Ольга прямо сейчас ушли с поминок для важного разговора. Потому что потом времени не будет, автобус уйдет, и неизвестно, доживет ли она до другого Катиного приезда. Все это было странно и неудобно перед людьми, кроме того, Ольга страшно вымоталась от долгого стояния и только мечтала прилечь, но ничего не оставалось делать. Благо водитель автобуса терпеливо ждал.
Следом за бабой Дусе они все втроем прошли в заднюю комнату, где когда-то лежал больной Иван Дмитриевич, и уселись на низкий диванчик. Баба Дуся горестно вздохнула и вытащила из-за пазухи пакет, крест-накрест перевязанный серым платком.
– Вот, хоронила, прятала. Сколько лет прятала, боялась, заберут мою голубушку. А всё не помогло! Забрали! Так далёко забрали, не воротишь! – она мелко затрясла головой, закачалась из стороны в сторону. – Бери, Катенька, все твое – и имя, и фамилиё, и карточки. Прости меня, грешную!
Изумленная Катя развернула платок, выпала метрика – Катенина Валерия, девочка, 1941 год рождения. Мать – Катенина Кира Дмитриевна. Отец – неизвестен.
– Что?! – кажется, они вскрикнули все вместе. – Что это?
– Валечкина метрика. Она же в лагере рожденная, от заключенной. Там и карточка есть, и письмо.