В дверь кабинета неожиданно постучали.
— Войдите, — откликнулся Куприянов.
В комнату робко ступила Елизавета. Подполковнику Куприянову потребовалось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не подняться навстречу девушке. Вчера вечером Куприянов не выдержал и предпринял-таки попытку потеснее пообщаться с Лизой. Он даже сумел уложить ее на диван, но вот когда его рука скользнула по ее обнаженному бедру и бесстыдно поползла дальше, вверх, то девушка вдруг объявила, что она девица, и несколько суховатым тоном заметила, что если товарищ подполковник будет столь настойчив, то можно будет перепачкать не только его обмундирование, но и служебный диван. Вот явятся к нему на следующий день подчиненные на совещание, а казенная мебель испорчена. Людям даже разместиться негде будет. Не выбрасывать же на помойку столь ценную вещь из-за опрометчивого поступка!
Да уж, в язвительности Елизавете отказать было никак нельзя.
Следовало отвернуться, сделать вид, что он очень занят, чего же заниматься самоистязанием. Но отправить девушку назад не хватало духу.
— Может быть, хотите чаю? — спросила Лиза.
Голос у девушки был слегка виноватым. Красивые белые зубки впились в нижнюю губу. Видно было, что и ей нелегко давалось спокойствие.
— Нет, благодарю, — равнодушно ответил Куприянов и вновь уткнулся в бумаги.
Девушка не уходила.
— Вы меня извините, если что-нибудь не так.
Не отрывая взгляда от вороха бумаг, Куприянов произнес:
— Это вы меня извините. В прошлый раз я вел себя не самым лучшим образом. Обещаю, что этого больше не повторится. Можете идти, — добавил он, сделав над собой усилие. — Я вас больше не задерживаю, — поднял Куприянов голову, но только для того, чтобы выпроводить Елизавету взглядом.
Губы девушки предательски дрогнули. Был момент, когда Куприянову показалось, что она не выдержит и разревется. Но нет, проявив характер, она твердым голосом ответила:
— Слушаюсь!
И, четко развернувшись на каблуках, вышла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.
Внутри Куприянова что-то болезненно сжалось. Такое впечатление, что кто-то тиснул его крепкой лапой в том месте, где размещалась душа, и не желал отпускать. В какой-то момент Куприянову показалось, что он задохнется от нахлынувших чувств. Обхватив голову руками, он с минуту смотрел прямо перед собой. А затем сдавленный воздух прорвался через трахею в легкие, давая освобождение.
Пора было отправляться на свежий воздух, а то так ведь и свихнуться можно. Собрав бумаги в аккуратную стопку, Степан положил их в сейф. В силу сложившейся привычки Куприянов пытался жить легко и не старался обременять себя проблемами, которые могли бы помешать его основной работе. Следовало так же поступить и с Лизой, забыть сцену, произошедшую на диване. Но, к своему немалому удивлению, он вдруг осознал, что воспоминания не желают отпускать его. И чем сильнее он пытался избавиться от нахлынувших переживаний, тем контрастнее представлялся ему состоявшийся разговор, он обрастал в его памяти новыми неожиданными подробностями, казавшимися столь несущественными поначалу.
Лиза его зацепила. Это надо было признать. Девушка сумела отыскать какую-то тропку к его сознанию, доселе никому не ведомую, и теперь, разместившись там, не желала оставлять. С новым состоянием определенно следовало что-то делать. По большому счету оно мешало принимать правильные решения, отвлекало и не давало жить так, как подполковник давно уже привык.
Степан вышел на улицу и направился в штаб дивизии. Ходили упорные слухи о том, что после Ялтинской конференции дивизию, занятую охраной мероприятия, отправят на передовую, и он хотел спросить об этом лично у командира дивизии. Уж он-то об этом должен знать! Благо они были в приятельских отношениях.
В последние дни поселок вырос раза в четыре. Прямо на берегу моря раскинулся палаточный городок, обнесенный по периметру проволокой. Ограждение символическое, оно просто очерчивало территорию разбитого лагеря, но вряд ли отыщется смельчак, посмевший преодолеть ее вне отведенного места.
Офицеры были расквартированы по домам. Школу заняли в первый же день — ее определили под штаб дивизии, а в сельсовете размещалась дивизионная разведка.
Невозможно было представить, что кто-то способен потревожить работу конференции, — Ялту охраняла целая дивизия. Немного в стороне разместился танковый полк, по окружности стояли артиллерийские соединения. Незамеченной могла пролететь разве что птица. А чтобы вражеский самолет? Исключено!
Куприянову было известно, что танковый полк прибыл откуда-то с линии фронта, а потому чудом уцелевшие к концу войны танкисты воспринимали новое место дислокации как вполне и давно заслуженный отдых. Близость моря и яркие солнечные дни вносили свои коррективы в однообразную службу, и танкисты не упускали случая, чтобы зайти на чаек к томящимся без мужского тепла солдаткам. Заслужили, мужики. Наслаждайтесь покоем. Неизвестно, когда еще так на солнышке придется понежиться. Война кончается, но ведь она война!
Жизнь не прекращается даже во время боевых действий, и Куприянову было известно, что на столе у командира дивизии имелось около двух десятков заявлений на регистрацию брака. Половину из них предоставленной ему властью командир дивизии намеревался узаконить в ближайшую неделю. Остальным придется малость подождать. Интересно, как бы вытянулось лицо его непосредственного начальника, сидевшего обычно в кабинете в Симферополе, а теперь находящегося здесь же, в Ялте, если бы однажды Степан положил ему на стол подобное заявление?
Полевая кухня стояла на прежнем месте. Создавалось впечатление, что она прописалась здесь навечно. Все тот же старшина с покалеченной левой рукой по-прежнему кашеварил, у котлов все так же вертелась шумная ребятня, а повар щедро и с прибаутками раскладывал в алюминиевые тарелки наваристую кашу пехоте, расквартированной в поселке. Грядущая весна наложила отпечаток и на разудалого кашевара, и Куприянов уже дважды заприметил его в обществе крупной женщины. Полковой повар — фигура заметная, такого в карман не спрячешь, а подполковнику по должности полагалось знать, что происходит с красноармейцами в минуты досуга.
Отстояв небольшую очередь, алюминиевую тарелку протянул невысокого роста худощавый мужчина с вытянутым лицом. Куприянов внимательно всмотрелся в этого человека. Что-то в его поведении было настораживающее. И после минутного наблюдения за солдатом в подполковника ядовитой змеей вползло пока еще очень шаткое подозрение. Вытащив папиросу, Куприянов закурил, продолжая наблюдать за красноармейцем. Теперь он понимал, что его насторожило, — тот выглядел чересчур уж серьезным. Даже если он улыбался, то получалось так, как будто бы его скулы скручивало от боли. Такое впечатление, что боец продолжал оставаться на передовой и озирался так, словно опасался погибнуть от шальной пули. Тогда следует задать вопрос, почему он такой напряженный, когда война находится где-то далеко за горами и оттого кажется вовсе нереальной? Попал чуть ли не в рай земной, так наслаждайся, служивый, предоставленным отдыхом да щурься себе на южное крымское солнце. Однако что-то его тревожит, и озирается он так, как будто бы опасается погибнуть от выстрела в затылок. Хотя, если подумать, откуда здесь взяться пуле?