– Да, Карл Густавович, – спокойно ответил Бирнбаум. – Все сделал в точности, как вы и просили. Переписал самым тщательным образом. Описал каждое изделие, проставил инвентарный номер, указал цену…
– И на какую сумму у вас получилось? – перебил его Фаберже.
– На четыре с половиной миллиона в царских золотых рублях.
– Хорошо. А сколько наименований?
– Около десяти тысяч изделий.
– Принесите этот список и позовите ко мне Евгения. Он сейчас находится в мастерских.
– Хорошо, Карл Густавович, мы сейчас подойдем.
Карл Фаберже выдвинул ящик стола и извлек из него небольшую фотографию в рамке, на которой была запечатлена молодая женщина, княгиня Цицианова. На обратной стороне была дарственная надпись: «Милому и любимому Карлу от его маленькой девочки Иоанны-Амалии». Об их страстном романе последние десять лет судачила вся Европа. О тайной привязанности догадывалась и Августа. Оставалось только удивляться ее ангельскому терпению. Последний раз он встретился с княгиней год назад в Петрограде, Амалия попросила устроить ее в гостиницу, и Карл Фаберже определил ее в апартаменты «Европейской», лучшие на тот момент в городе.
В дверь негромко постучались, и Фаберже, положив фотографию на место, задвинул ящик.
– Ты звал, папа? – зашел в кабинет Евгений. Держа в руках кожаную папку с описью, за ним следовал Франц Бирнбаум. Он аккуратно положил папку на письменный стол Карла Густавовича и отошел в сторонку.
– Да, звал… – несколько рассеянно бросил Карл Густавович.
– Чем же закончился твой визит в ЧК?
– Я не получил гарантий о защите нашей собственности. У меня такое ощущение, что если они не ограбят нас сегодня, так обязательно сделают это завтра. Нам нужно что-то срочно предпринимать!
– И что же ты предлагаешь? Каким образом в течение суток мы спрячем полторы сотни тонн золота и тысячи ювелирных изделий? Даже если попытаемся спрятать его у надежных людей и в укромных местах, на это все равно уйдет не менее двух недель! А то и весь месяц… А ты говоришь, что все это нужно сделать сегодня или, по крайней мере, завтра.
– Ты слышал что-нибудь о декрете Совнаркома по защите собственности?
– Я не читаю большевистских газет, – поморщился Евгений.
– И напрасно! А в этом декрете сказано, что с усилением контрреволюционного террора дипмиссиям придается дополнительная охрана.
– Но какое отношение это имеет к нам?
– А вот ты послушай, – терпеливо произнес Фаберже. – В то самое время, когда я был в ЧК, какие-то анархисты пытались ограбить английское посольство, так к ним на помощь выдвинулся целый отряд матросов.
– Понимаю, большевики боятся международных осложнений.
– Все так. Хотя трудно поверить, что они могут чего-то бояться после всего того, что сейчас происходит в России… Мы сдадим наш дом в аренду швейцарской миссии. У них весьма скверно с помещениями. Дом, где сейчас находится швейцарское посольство, нуждается в ремонте. Там все рушится. Скоро штукатурка начнет падать дипломатам прямо на голову. А не так давно подле здания взорвался снаряд и выбил половину стекол! В общем, здание в весьма плачевном состоянии. А потом, посол Швейцарии господин Одье – мой хороший знакомый, думаю, что он не откажет мне в такой малости.
– Когда же ты хочешь все это сделать? – недоуменно спросил Евгений.
– Сегодня! Завтра уже может быть поздно. – Фаберже посмотрел на Франца Бирнбаума, сидевшего рядом с Евгением: – У меня к вам будет еще одна просьба, Франц.
– Я весь во внимании, Карл Густавович.
– Мы приостанавливаем нашу деятельность. Запакуйте все драгоценности в чемоданы. Кстати, сколько их понадобится?
– Полагаю, что не менее семи. Если очень плотно…
– Хм… Божье число. Будем надеяться, что это к удаче. Займитесь этим немедленно. Разложите как подобает и составьте документацию на каждый чемодан. А мы с тобой, Женя, поедем к господину Одье. Машина у входа?
– Да, папа.
– Вот и прекрасно! – живо поднялся Карл Густавович. – Не будем тянуть время, дорога каждая минута.
По широкой лестнице спустились со второго этажа. Слуга расторопно распахнул перед Карлом Густавовичем дверь. Водитель, заметив вышедшего хозяина, быстро выскочил из салона, чтобы открыть дверцу. Карл Фаберже удобно устроился на заднем сиденье, рядом с ним разместился старший сын.
– Куда прикажете, Карл Густавович? – повернулся водитель к посмурневшему Фаберже.
– Давай, братец, рули на Смольный проспект, к господину Одье!
– Слушаюсь, Карл Густавович, – ответил водитель, натягивая перчатки.
К дипломатической швейцарской миссии подъехали не сразу: на пересечении двух перекрестков остановились, пропуская длинную колонну из матросов, косо посматривающих на автомобиль, на Орловской улице наряд из трех красноармейцев велел им ехать в обратную сторону. Поплутав еще немного по переулку, добрались наконец до особняка, в котором расположился господин посол.
Карл Густавович вышел из машины и в сопровождении старшего сына бодрым шагом направился к дверям здания. У парадных дверей его встретил строгий швейцар, одетый в черный костюм, и, посмотрев на Карла Фаберже, спросил с сильным немецким акцентом:
– Как даложить о фас, каспода?
– А ведь ты, братец, должен меня помнить, – нахмурился Карл Густавович, слегка озадаченный столь негостеприимным началом. – Я ведь уже бывал у твоего хозяина.
– К касподьину Одье приходят очэнь многие людьи, – не смутившись, ответил швейцар, – я обьязан даклядывать о всяком, кто к нему приходит.
– Ну что ж, тогда запоминай, братец. Скажи ему, что пришел купец первой гильдии, поставщик Высочайшего двора, придворный ювелир Императора всероссийского, короля Шведского и Норвежского, короля Великобританского, короля Сиама, кавалер российских орденов Станислава и Святой Анны, а также командор золотого болгарского ордена и командор ордена Почетного легиона, золотой медалист Всероссийской и Всемирных выставок Карл Густавович Фаберже, – слегка наклонив голову, перечислил ювелир свои регалии. – Надеюсь, запомнил, голубчик?
Швейцар выслушал произнесенную тираду с непроницаемым лицом.
– Карашо. Я даложу о фас каспадьин посоль. А вы, каспода, проходьите в приемную.
Он уверенно пересек холл и скрылся в глубине комнат. Карл Густавович вместе с сыном прошли в небольшую, скромно обставленную приемную с зеленым камином. В ней не было ничего особенного, лишь только самое необходимое: четыре стула и старенький шкаф для гардероба.
– Папа, может, нужно было не столь помпезно представляться, как-то уж нескромно.
– Это не тот случай, чтобы скромничать, – недовольно буркнул Карл Густавович, вытаскивая сигару.
Раскурить ее Фаберже не успел. Вскоре вышел рослый швейцар и торжественно, как это делает конферансье, объявляющий номер всемирно известного фокусника, произнес: