— Кстати, Тру, обязательно нужно заплатить миссис Кенфилд за эти «Клинексы». Вспомни Четвертую заповедь.
Глаза у Тру сделались огромными, почти как бабулины щитовидные.
— Ага, я и собиралась. — Она проворно спрятала пакет за спину.
— Смотри не забудь, — сказал Расмуссен. — Мне очень жаль, что ваша мама болеет, и если вам вдруг захочется, приходите ко мне. Я завел нового щеночка, который в восторге от маленьких девочек.
— Спасибо, офицер Расмуссен, — сказала Тру. — В следующий раз, когда пойдем навестить Этель и миссис Галецки, мы с Тру непременно к вам заглянем.
Ну и подхалимка! Похлеще, чем новый продавец в обувном магазине, нам Холл про этого хитрюгу Джима рассказывал.
Расмуссен свернул от крыльца в сторону бюшамовского дома. Тру рассмеялась.
— Ф-фу, насилу спаслись. — Она упала на траву, а ее живот исторг громкое урчание. — Умираю с голода.
А я все смотрела вслед Расмуссену. Он заговорил с Вилли О’Хара, тот показал на шину своего велика. Расмуссен присел на корточки и что-то сказал Вилли, тот закивал в ответ. Расмуссен поднялся, шутя дал Вилли легкую затрещину, и тот заулыбался снизу вверх, словно полицейский чем-то его осчастливил. В точности как папа всегда повторял: дьявол способен принять любое обличье, какое пожелает.
— Может, бабулю навестим? — предложила я.
Расмуссен будет ездить по ушам сестричек Бюшам никак не меньше получаса, я тоже проголодалась, а бабуля наверняка угостит нас «чашечкой». Под которой она разумела чай. И если дядюшка Пол сейчас там, он, скорее всего, не обратит на нас внимания, так и будет строить себе домики из палочек от эскимо. В маленьком бабулином доме скопилось уже не меньше тонны этих самых домиков из палочек. Куда ни глянь, там еще один. Тру дружила с бабулей, но от дядюшки Пола ее оторопь брала. Особенно если тому хотелось поиграть в «Угадайку», как с мелкотой играют, это у него самая любимая игра. Но я-то все понимала. Потому что сестры О’Мэлли могут читать мысли друг дружки. Дядюшка Пол напоминал Тру об аварии.
— Нет у меня времени на визиты к бабуле, — возразила сестра. — Пора заняться цветками из «Клинекса».
Через два дня велосипедный парад, эстафетная гонка и пикник, а в завершение — салют над лагуной. Четвертое июля — самый лучший праздник в году, не считая Хеллоуина и Рождества.
— Где это вы обе пропадали?
Мы с Тру задрали головы. В дверях стояла Нелл. Волосы у нее были светло-коричневые, прямо как бумажный пакет Тру, спускались чуть ниже шеи и были уложены в прическу «пузырь» — по правде, Нелл вся на пузырь похожа. Ну, может, я слегка преувеличиваю. Мама называет Нелл «пышной», это вроде папиного «буйства».
— Шлялись по городу, — сказала Тру, опуская взгляд и шаря глазами в траве, точно высматривала клевер с четырьмя листиками. На них можно наткнуться, если лужайка не стрижена.
— Я вас все утро искала, — сказала Нелл. — Хотите навестить маму?
— То есть как «навестить маму»? — спросила Тру, будто ей все нипочем.
— Тетю Эдди зовут Марджи, она работает медсестрой в больнице и сказала, что протащит вас обеих внутрь, если вам захочется.
Нелл была одета во все чистое, потому что умела управляться со стиральной машиной и сушилкой. И выглядела почти как взрослая в своих розовых бриджах и розовой блузке, между третьей и четвертой пуговицами которой белел лифчик. Груди у нее прямо выпирали! Будто им не хватало только этого жаркого, влажного лета, чтобы вырасти круглыми и спелыми, как арбузы.
— Нелл, ну и сиськи у тебя вымахали, — прочитала Тру мои мысли. — Прямо солнце загораживают. Чем ты их накачала?
Нелл только фыркнула. Знала, что Тру ей завидует. С той самой поры, как Быстрюга Сьюзи показала нам свои грудки, Тру каждое утро задирала майку перед зеркалом на двери нашей спальни, и если встать в нужном месте, то можно было углядеть у нее легкие бугорки. Хотя, думаю, это просто зеркало такое кривое.
Нелл скрестила руки на груди. Не без труда.
— Так вам хочется проведать маму или нет?
Тру нагнулась, выдернула травинку, сунула в рот. И закрыла глаза. Она размышляла.
А я подпрыгнула и сказала:
— Я пойду!
Поскольку найти деньги на почтовую марку для письма мне никак не удавалось, требовалось лично передать маме, о чем сказал папа перед тем, как умереть. Что он прощает ее. Потому что, если она и вправду умирает, ей захочется услыхать эти приятные новости прежде, чем они снова встретятся в раю.
— Ты идешь? — спросила я Тру.
— Не-а. — И, подхватив пакет с «Клинексами», сестра зашагала на задний двор.
Тут я забеспокоилась. Тру, которая храбрее, и милее, и умнее, и общительнее меня, отчего-то решила, что проведать собственную умирающую мать — идея не очень разумная. Это заставило меня задуматься, и я чуть не пошла за Тру.
Но как раз в эту минуту на своем «шеви» подкатил Эдди Каллаган. Машина вся бирюзовая с белым, а еще у нее плавники, так что если вдруг случайно съедет с дороги прямо в лагуну, то ничего страшного. Нелл рассказывала, этот «шеви» достался Эдди задешево, потому что прежний владелец крупно задолжал книжникам. Я даже не сомневалась, что он посещал именно «Библиотеку Финни». Может, этот владелец забывал платить взносы, отчего миссис Камбовски и впрямь приходила в ярость, так что бедняге не осталось ничего другого, кроме как продать Эдди свою машину. И отдать деньги ей, чтобы не злилась? Надо будет потом спросить у Тру. В последнее время она подолгу торчала в библиотеке. Жульничала с Книжным Червем, наверное.
— Как делишки у моей малышки? — спросил Эдди у сисек Нелл, от которых, похоже, глаз не мог отвести. Я его не винила. Так и торчат прямо вперед, как фары на его машине.
Я забралась на заднее сиденье, Эдди выкрутил приемник погромче, и мы поехали по Влит-стрит к больнице, слушая песенку про «Любовное лекарство № 9». Но стоило нам встать у перекрестка Норт с Лисбон-стрит, как Эдди сказал: «Во черт, я что, скорость превысил?» И посмотрел в зеркало заднего вида, на котором качались меховые игральные кости.
Я развернулась на заднем сиденье и увидала Расмуссена. Мигалки на его машине так и полыхали.
Эдди подъехал к бордюру и подышал в ладонь. Очень разумно, ведь несвежий запах изо рта совсем некстати, когда говоришь с полицейским. Внезапно Расмуссен оказался рядом, просунул голову в салон, посмотрел прямо на меня и говорит:
— Салли, ты не могла бы выйти из машины?
Эдди, весь такой счастливый, что ему не выписали штраф, потянулся назад и выпихнул меня вон.
Расмуссен уселся на бордюре неподалеку и позвал: «Присядь, пожалуйста». Он снял фуражку, и мне снова подумалось: какие у него классные густые волосы, вот только ободок фуражки их примял. Сверху потемнее от пота, а нижняя половина цвета сладкой кукурузы с нашей фермы, спелой в самый раз.