А мама вздохнула этаким долгим вздохом и говорит:
— Завтра мне нужно быть в больнице, у меня операция. Попрощаюсь с желчным пузырем. — И положила руку на живот справа. — И пока меня не будет, — тут она уперла палец в Тру, — я хочу, чтобы ты занялась благими делами, а ты, — и палец уперся в меня, — обуздала воображение, или я снова отведу тебя к доктору.
Потом она уставилась на свои руки и покрутила обручальное кольцо, которое подарил ей Холл, и это, наверное, было больно, потому что у нее лицо покривилось. Учитывая, как ей не везло с мужьями, мы с Тру решили, что мама вышла за Холла только потому, что он не похож на человека, который вот-вот испустит дух, с этими его мускулами, волнистой шевелюрой и татуировкой на бицепсе — mama. Нелл объявила, что татуировка, должно быть, проняла нашу маму до самого нутра. Может, и так, стоило папе умереть. Но в итоге мама осталась с Холлом, поскольку католики считают, что развод прямиком ведет в геенну огненную, где придется гореть всю вечность до остатка. Бабуля говорила, если человек католик, единственное, что можно сделать, коли не хочешь быть замужем за подонком, — это молиться со всей мочи, чтобы этого ублюдочного торговца башмаками по пути на работу переехал автобус.
Мама встала и сказала самым неумолимым своим голосом:
— Пока меня нет, сестрам О’Мэлли лучше бы не высовываться выше травы, потому как если я вернусь и услышу, что вы доставили хоть кому-то хоть какие-то неприятности, то обеих поколочу так, что в жизнь не забудете.
И ушла, будто вдруг вспомнила про какое-то дико важное дело.
Я подождала, пока за нею не захлопнется дверь-сетка, а потом спросила:
— Думаешь, она умрет? Как папа?
Раньше я не особо переживала, но после смерти папы только переживаниями и занималась. Потому что… ну, видели бы вы моего папу… такой он был сильный и храбрый, с большими руками, и черными волосками на бицепсах, и широкими плечами. Он даже ничем никогда не болел, мой Небесный Король. И это лишний раз показывает, что может случиться, когда ничего подобного не ждешь.
Тру мусолила во рту травинку, стараясь свистнуть погромче, как это иногда получается.
— Не-а, — сказала она. — Такие злюки, как Хелен, не умирают.
Тру не шибко переживала, даже особо не плакала, когда умер папа, и это казалось мне странным. Потому что пускай папа любил меня очень, очень сильно, настолько сильно, что я и за миллион лет его не забуду, Тру он любил даже немножко сильнее. Раньше мне от этого было как-то не по себе, но если в сестры досталась Тру, что тут поделаешь, чего еще от нее ждать.
И насчет мамы Тру совершенно права. Раньше, пока папа был живой, мама вовсе не была злюкой, не то что теперь, и я точно знала, кто тут виноват. Поэтому собиралась помолиться на ночь заодно и о том, чтобы по дороге в «Обувь Шустера» Холл позабыл глянуть в обе стороны, когда станет переходить Норт-авеню, и тогда мама сможет выйти замуж за кого-то, кто не будет болтать с набитым ртом, — если, конечно, она вернется из больницы. А может ведь и не вернуться. Я же говорю, большого доверия к доктору Салливану я не испытывала. Одно его дыхание, мне дико стыдно об этом говорить, но уже одно его дыхание могло прикончить человека.
Еще когда жили на ферме, мы с Тру водились с Джерри Эмберсоном; тот жил на дальнем конце нашей гравийной дороги и однажды пописал мне на ногу, когда мы наплавались в его секретном лесном пруду. Все остальные дети, с кем мы учились в школе, жили на фермах вроде нашей; с голоду можно помереть, пока туда дотопаешь. Так что если хотелось поиграть в прятки, попинать банку или там еще чего-нибудь, где нужно больше двух игроков, то приходилось, хочешь не хочешь, водиться с писающим где попало Джерри Эмберсоном.
Другое дело здесь, на Влит-стрит. Холл чуть не умер от изумления, когда мы с Тру объявили ему, что не хотим переезжать в город. У него мамина запеканка с тунцом и макаронами аж изо рта полезла. «Слышь, такие вот пироги с котятами. Мы переезжаем. Я уже нашел себе работу, а всем нам — жилье. — Холл вытряс в себя остатки пива из бутылки и шваркнул ею об стол. — В том квартале детей как грязи, так что кончайте скулеж, а не то наподдам, чтоб зря не скулили».
Раз в жизни Холл оказался прав. Потому что, захоти ты позвать тут кого-то, этот «кто-то» непременно сидит на крыльце и ждет, только свистни. Это потому, что вся наша округа забита, как бабуля выразилась, «продуктами католических браков» (и при этих словах глаза у нее едва на лоб не выпрыгнули, бабуля то и дело таращится из-за болезни под названием «щитовидка» в ноге у нее где-то).
Людей тут полным-полно, и мама не зря предупреждала насчет городских, когда мы играли в «Фамилии»: люди тут совсем другие. Как Быстрюга Сьюзи Фацио, девчонка из нашего квартала, которая как-то узнает новости самой первой. Это она рассказала нам с Тру про Дотти Кенфилд.
Уличные фонари только-только зажглись, и мы втроем сидели на крыльце у O’Хара, поджидали, пока остальные соберутся на нашу каждолетнюю вечернюю игру в «Красный свет, зеленый свет». Быстрюга Сьюзи расчесывала длинные, прямые черные волосы, которые ни разу не стригла с той поры, как была совсем маленькая, а кожа у нее летом делается такой загорелой, что Быстрюга Сьюзи сразу становится похожа на египтянку из фильма «Десять заповедей». Мы с Тру видели его в кинотеатре «На окраине», куда бегаем всякий раз, как накопим четвертак. А поскольку Быстрюга Сьюзи была итальянкой — мама говорит, они зреют быстрее всех, — у нее не только волосы длиннее, чем у остальных, у нее уже появились те самые бугорки. Пришлось даже заказывать для нее особую скаутскую форму, чтоб не топорщилась на груди.
— Я слыхала, с Дотти Кенфилд случилось что-то плохое, — сказала я ей.
— Ты уже слыхала? — А надо сказать, Быстрюгу Сьюзи всю аж корежило, если человек узнал что-нибудь не от нее, а от кого другого. — Ну, на этот раз ты слышала верно. Два месяца назад твоя соседка, вон из того дома, взяла и пропала. Ни с того ни с сего растворилась в воздухе. — Сьюзи занавесила волосами лицо и заговорила загробным голосом, как иногда делала: — Исчезла. Была и нету. Фьють!
А за Быстрюгой Сьюзи, когда та рассказывает, нужно приглядывать: она машет руками, что твоя мельница, как все итальянцы делают. Прошлым летом Вилли О’Хара заработал синяк под глазом, когда Сьюзи решила изобразить распятие.
— Так-то. Дотти наверняка умерла, совсем как Джуни Пяцковски, — добавила Быстрюга Сьюзи, опять принимаясь за волосы. — Спорим, ее найдут до конца лета. Такую мертвую, зеленую, с гнилыми глазами и запахом, как изо рта у дока Салливана.
За пару дней до того Быстрюга Сьюзи рассказала нам, будто Риз Бюшам заставил ее трогать его пипиську и уверял, что с ее помощью может заставить девочек молить о пощаде и что, когда девчонке стукнет тринадцать, прольется кровь: это значит, будто у тебя может появиться собственный ребеночек. Видите? Порой сложно понять, врет Сьюзи или нет. К тому же у меня имелись все причины думать, что Дотти Кенфилд, возможно, жива.