Мы с Тру даже начали ходить на детскую площадку, где теперь заправляет Барб. Она пару раз упомянула Бобби в разговорах, но потом Тру сказала голосом «кипучей лавы»:
— Не буди спящую собаку.
И Барб никогда больше не вспоминала про Бобби.
В воздухе витал запах чего-то хрустящего, словно листья уже скоро пожухнут и мы глазом не успеем моргнуть, как станем пить подогретый «Овалтин» вместо холодного. Этель отвела нас тем утром в магазин Шустера за новой парой обуви для каждой, а потом к Кенфилдам, к прилавку «Снова в школу», чтобы накупить карандашей, и резинок, и фломастеров. А потом все втроем мы отнесли бабуле немного кока-колы, и та засунула в каждый новенький кожаный ботинок по блестящей золотой монетке, сказав: «Сбереженный пенни — все равно что найденный».
После ланча мы с Тру и Барб сидели на скамейке у площадки, просто наслаждались последним днем каникул. Барб спросила:
— А вы, девочки, готовы к празднику квартала?
Тру облизнула губы и ответила:
— Ага.
Сестра завязала самый последний узелок на своем шнурке и подняла, чтобы полюбоваться. Он был белый с золотым. Мы плели новые шнурки для мамы, чтобы она могла привесить к ним свисток и звать нас всякий раз, когда потребуется, чтобы мы принесли ей что-то такое, за чем не могли сбегать ее усохшие ноги.
— Итак… кто же, по-вашему, станет Королевой Площадки? — спросила Барб, вроде как поддразнивая.
— Мистер Гэри? — предложила Тру.
Барб захохотала и смеялась, пока Тру не сказала:
— В этом году Королевой будет Салли. — Потом сверкнула в Барб одним из своих «опасных» взглядов и добавила: — Уж лучше Королевой станет она. Или никому мало не покажется.
Оба конца Влит-стрит перекрыли желтыми конусами. В обоих концах квартала встали раздвижные столы, доверху заваленные кушаньями. Мистер Гэри позвонил Этель из самой Калифорнии и поручил ей нанять для вечеринки группу «Ду-Вопс» с Джонни Фацио во главе. Мистер Гэри мог это позволить, потому что, как сказала Этель, «пусть он и сладкая булочка, зато кошелек набит туго». А потом наклонилась ко мне и прошептала: «Говорила ж я, в голове у парнишки пляшут чудные мыслишки».
Так что той ночью с каждого крыльца в нашем квартале перемигивались рождественские гирлянды, и мы все радовались, что наконец можем вернуться к той жизни, которую вели перед появлением убийцы и насильника, такое это было облегчение. Как окончание войны, сказал мистер Дэйв. Эта ночь оставляет горько-сладкий привкус, сказал он.
Группа вышла на маленькую сцену, устроенную на бейсбольном поле, и они сыграли отличный рок-н-ролл Чака Берри под названием «Джонни Будь-Добр», отчего все девушки впали в экстаз от Джонни Фацио. Мама вышла ненадолго посмотреть на праздник, но танцевать не стала, хотя мистер Дэйв здорово о ней позаботился. Он купил ей чудесную пару розовых туфель, которые так ей понравились, у Джима, коммивояжера с коричневым носом, который стал теперь вожаком стаи в «Обуви Шустера», раз уж Холл отправился в тюрьму. И на пальце у мамы было то самое кольцо, на которое я наткнулась в потайной дыре. Колечко, свернутое из обертки от печенья. Это кольцо мистер Дэйв подарил маме, когда они обручились, и она берегла его все годы.
Я сидела рядышком с ней на одной из деревянных скамеек, а мистер Дэйв отправился к столу, чтобы принести маме поесть.
— Ты теперь счастлива? — спросила я.
Поначалу мне казалось, мама не расслышала вопроса, и я уже собиралась задать его снова, как она ответила:
— Счастлива? Ну, в больнице я решила, что вряд ли увижу, как вы с Тру подрастете, и… — Мама не окинула меня одним из тех печальных взглядов, они остались в прошлом, но в ее голосе все равно звучало что-то печальное. — Ты простила меня, так ведь? Что было, то прошло?
— И быльем поросло, — добавила я, хотя это только часть правды. Я простила ее. И мистера Дэйва тоже. Но мне оставалось сделать самое последнее дело, прежде чем все, что было, окончательно порастет быльем.
— Я вспомнила кое-что. У меня есть для тебя маленький ранний подарок на день рождения. — Мама порылась в кармане юбки и вытащила оттуда папины «Таймекс». — Он хотел бы, чтобы эти часы стали твоими.
Она опустила их в мою подставленную ладонь. Часы показались меньше, чем прежде.
— Давай, надень, — сказала мама. — Я подогнала браслет. Они будут расти вместе с тобой.
Я просунула запястье в эластичное серебро браслета, поднесла часы к уху и вспомнила, как их тиканье всегда вселяло в меня чувство безопасности, стоило прижаться щекой к папиной руке.
И тут мистер Дэйв вернулся с тарелками для нас. Сел по другую сторону от меня и сказал:
— Вот черт, провалиться мне на месте. Кажется, я забыл дома часы. Кто-нибудь знает, сколько сейчас времени?
Я подняла руку, чтобы он мог посмотреть. «Они устали, но по-прежнему тикают», — подумалось мне.
И тогда мы просто устроились поудобнее, и ели, и глядели, как все остальные танцуют до упаду. Видели бы вы, как отплясывают Этель с Рэем Баком. Вот это зрелище! Лучше даже, чем Фред Астер и Джинджер Роджерс, если спросите мое мнение. Этель ненадолго выкатила миссис Галецки в инвалидном кресле, и пусть все сплетничали, прикрываясь руками, про то, как мистер Гэри сбежал с падре Джимом и как они оба попадут в ад, но я-то видела, что это не заботит миссис Галецки, или, может, это новое лекарство заставило ее так часто улыбаться.
Тем вечером Тру сделала серьезную заявку на свою карьеру самой толстой дамы в мире, да и я тоже, до того мы обе налопались. Спагетти с фрикадельками от Наны Фацио, и солонина от миссис О’Хара (которая как раз собиралась стать миссис Офицер Риордан), и «трущобное лакомство» от миссис Бюшам. Нелл даже приготовила мамину особую запеканку из макарон с тунцом и картофельными чипсами (все равно немножко подгорело, но гораздо меньше, чем в прошлый раз). Конечно, Этель испекла песочные кексы по рецепту штата Миссисипи. И миссис Голдман принесла в соломенной корзинке несколько чудесных помидоров из своего сада. Миссис Кенфилд пришла одна и с пустыми руками.
Пока все танцевали под «Прогулку», у меня раззуделись растущие ноги, и я решила немного размять их. Стало уже совсем темно, и сверчки затянули свои песенки, и я поняла, что хочу услышать скрип-скрип-скрип кресла-качалки. Я скучала по этим звукам, хотя мне всегда становилось от них одиноко. И встала перед домом Кенфилдов, и слушала, как вдалеке Тру смеется в такт «Собачьему вальсу», и Нана Фацио кричит что-то по-итальянски, и все дружно хлопают под музыку. А потом посмотрела на крыльцо и увидела большую тень в кресле. Я подумала: что это на меня нашло? Повернулась, чтобы вернуться на вечеринку, но мистер Кенфилд позвал из темноты:
— Поди сюда, Салли.
Я поднялась по ступеням, и всего на секунду мне подумалось, что надо сбежать, но потом он похлопал по широкому сиденью кресла, так что мне вроде как пришлось сесть, потому что я не хотела показаться неучтивой, но мое сердечко, оно принялось колотиться о ребра с такой силой, будто его там закрыли в грозу. Я побаивалась мистера Кенфилда. И не могла припомнить, чтобы он когда-нибудь прежде заговаривал со мной. Он, наверное, собирался хорошенько отчитать меня за то, что мы с Тру то и дело таскали всякое из его магазина, или, может, он даже отзовет мистера Дэйва с вечеринки — сказать ему, что мне самое место в исправительной школе.