Пекора тем временем пугал пьянством среди несовершеннолетних:
— Четыре тысячи детей в прошлом году умерли от алкогольного отравления!.. — Впрочем, он не уточнял, только в США или по всему миру и сколько им было лет. — Родители оказывают детям медвежью услугу, когда устраивают вечеринку с выпивкой. — Пронзительно глядя, полицейский говорил о случаях, когда взрослых судили за непредумышленное убийство и сажали, даже вдавался в детали тюремной жизни — прямо родительская версия того документального фильма, где заключенные объясняли неблагополучным подросткам, каково за решеткой.
Уэнди — снова как в школе — тайком посматривала на часы. Девять тридцать. В голове вертелись три мысли. Первая: сбежать отсюда и выяснить, почему Фил Тернбол внезапно стал таким загадочным. Вторая: записаться в какой-нибудь комитет. Хотя проект «Выпускник» и вызывал у нее сомнения (с одной стороны, он служил лишь очередным способом угодить детским прихотям, с другой — имел большее значение для родителей), было бы нечестно, как снисходительно заметила Милли, заставлять других полностью организовывать то, в чем примет участие Чарли.
И третья — наверное, главная и самая неотвязная мысль — об Ариане Насбро. О том, как из-за пьяницы за рулем погиб Джон. Все думалось: если бы родители Арианы сходили хотя бы на одну такую встречу, если бы все эти бьющие через край разговоры о мерах предосторожности не забывались и могли спасти чью-то жизнь, чьей-то семье не пришлось бы переживать того же, что и ей с Чарли.
На кафедру снова взошел Зекер и распустил собрание. Уэнди поискала вокруг знакомые лица и упрекнула себя — она знала совсем немногих родителей тех, кто учился с Чарли. Макуэйды, само собой, отсутствовали. Дженна и Ноэль Уилер тоже. Защита Дженной своего возмутительного бывшего сильно испортила отношение соседей к ее семье, но убийство Хейли Макуэйд сделало жизнь в округе просто невозможной.
Все разбрелись записываться в комитеты. Уэнди пошла прямиком к Бренде Трейнор, главной по связям с общественностью, припомнив, что та неплохо относилась к Дженне и была при этом страшной сплетницей — идеальное сочетание для обитательницы пригорода.
— Привет, Бренда.
— Рада тебя видеть! Запишешься?
— Конечно. Думаю, я могла бы помочь насчет связей с общественностью.
— Чудесно. Кто же еще, если не знаменитый репортер?
— Про знаменитого я бы не сказала.
— А я бы сказала.
Уэнди через силу улыбнулась.
— Где оставить автограф?
Бренда показала на лист.
— Собрания по вторникам и четвергам. Проведешь как-нибудь встречу?
— Конечно.
Уэнди склонилась над бумагой, вписала свою фамилию и осторожно, очень издалека начала:
— Как думаешь, Дженна Уилер подошла бы для комитета?
— Шутишь?
— У нее вроде есть журналистский опыт, — соврала Уэнди.
— Какая разница? Она впустила на наш порог это чудовище!.. Да все равно их уже нет.
— Нет?
Бренда кивнула и подалась вперед.
— Возле дома табличка «Продается».
— Вот как…
— Аманда даже не придет на выпускной. Жалко девочку — не ее вина, наверное, — но вообще это правильно, иначе испортили бы всем праздник.
— И куда они переезжают?
— Говорят, Ноэль нашел работу в какой-то больнице в Огайо. В Коламбусе, что ли, или в Кантоне, или в Кливленде — всё у них там на «К», с толку сбивает. Нет, вроде в Цинциннати.
— Так Уилеры уже съехали?
— Вроде нет… А, ладно. Талия рассказала… Знаешь Талию Норвич? Добрая такая женщина. Дочку у нее Элли зовут. Та, полненькая. Ну вот, Талия рассказала, что она слышала, будто они сейчас подыскивают дом, а сами живут в «Мариотт Корт-Ярд».
Есть.
Уэнди вспомнила слова Дженны о темном недоступном закоулке в душе Дэна. «В колледже с ним что-то произошло». Похоже, настало время снова побеседовать с Дженной Уилер.
Она попрощалась, кое-как выбралась наружу и поехала на встречу с Филом Тернболом.
Фил сидел в относительно спокойном углу спортбара. Относительно, поскольку в таких местах не уединишься, не поговоришь и не поразмышляешь. Здесь не водилось понурых, хлюпающих носом парней и забитых мужчин, которые топили горе у стойки. Посетители и не думали вглядываться в пустеющие стаканы — за их внимание воевали бесчисленные широкоформатные экраны, передававшие винегрет из спортивных и околоспортивных передач.
Бар назывался «Любите зебр», и здесь сильнее пахло жареными крылышками и соусом сальса, чем пивом. Было шумно. Корпоративная команда по софтболу отмечала успешный матч. Показывали игру «Янки», несколько девушек в футболках с фамилией знаменитого игрока улюлюкали чересчур восторженно, на что их молодые люди поглядывали неодобрительно.
Уэнди подсела в кабинку к Тернболу. Из-под двух расстегнутых пуговиц его ярко-зеленой толстовки выглядывали седые завитки. Фил изобразил слабую улыбку, думая о чем-то далеком.
— Я играл в команде по софтболу, — сказал он. — Давно. Когда только устроился. После матчей мы тоже ходили в бары. И Шерри с нами. В секси-маечке. Знаете, обтягивающая такая, белая, с черными рукавами на три четверти.
Уэнди кивнула. Язык у Фила заплетался.
— Ох, какая же она была красивая!..
Уэнди стала ждать продолжения. Секрет хорошего интервью — не спешить заполнить паузу. Прошло несколько секунд. Потом еще. Хватит. Иногда собеседника надо подтолкнуть.
— Шерри и теперь красавица.
— Да-да… — Вялая улыбка не сходила с его лица, глаза блестели, лицо сделалось красным. Стакан опустел. — Только она не смотрит на меня так, как раньше. Поймите правильно — поддерживает, любит, говорит и делает правильные вещи. Но глаза-то не врут — для нее во мне стало меньше мужского, чем раньше.
Уэнди подумала, как ответить, не обидев покровительственным тоном, но фразы «Конечно, это не так» и «Мне очень жаль» не годились, и она снова решила обождать.
— Хотите выпить? — спросил Фил.
— Да.
— Я тут налегаю на «Бад лайтс».
— Тогда и я возьму, но обычный.
— Начос?
— Сами уже ели?
— Нет.
Тогда она кивнула — закуска ему не помешала бы.
— Начос — это хорошо.
Фил подозвал официантку в судейской рубашке (так здесь подчеркивали название бара — «Любите зебр») с глубоким вырезом. На бейджике значилось «Ариэль», на шее висел свисток, глаза для полноты образа были подведены черным. Уэнди, правда, никогда не видела подобной раскраски у арбитров — только у игроков, но эта мешанина не могла служить поводом для серьезных придирок.