– Боюсь, что и такого вина у нас нет, – проблеял официант.
– Хорошо, тогда что у вас есть? – продолжал разыгрывать из себя капризного богача Савелий.
– Есть «Шато» девятьсот шестого года, тогда был тоже очень хороший урожай….
– Не-ет, его вы пейте сами, – резюмировал Родионов. – Ну что ж, тогда несите очищенной. С ледника, запотелую.
Савелий, беря пример с Занозы, тоже неплохо играл свою роль. Вот так всегда: занимаешься каким-нибудь выбранным для себя делом, делаешь его совсем неплохо, можно даже сказать, хорошо, а оказывается, существует в жизни еще несколько занятий, которые ты тоже мог бы делать неплохо и даже хорошо. И тогда встает выбор: а не переменить ли занятие? И как только ты делаешь выбор в пользу новой профессии, то перестает получаться и новая, и старая. По сему поводу еще старый Парамон говаривал:
– Не дергайся… Коли избрал какую дорогу, топай по ней не оглядываясь, даже ежели дорога эта оказалась вдруг не той, что тебе была написана на роду. Коли начнешь дергаться да мельтешить, тут тебе и кранты. А выбранная дорога, она тебя все равно к доле твоей приведет, потому как кажная дорога есть человечья судьба, планида…
– А мне еще щуку фаршированную, – подал голос Заноза-Фельзер. – Да чтоб с чесночком.
И подмигнул Савелию.
Оно и верно, как же природному еврею, да без фаршированной щуки. Никак!
* * *
– Вы по делу сюда, Савелий Николаевич? – спросил Заноза, когда графинчик очищенной стал наполовину пуст.
– Да так, – неопределенно ответил Савелий. – В Москве что-то жарко стало, топтуны в спину дышат, никакого покоя.
– Значит, и вас из Первопрестольной выдавили? – сокрушенно покачал головой Заноза, метнув хитрый взгляд на Савелия.
– Выходит, так, – буркнул Родионов.
– И все же, если вам, молодой человек, что-либо понадобится, ви можете всегда рассчитывать на меня. Я каждый день здесь, в Черноозерском саду. Либо у фонтана в Николаевском сквэре. Это рядом.
– Я понял, – усмехнулся Савелий. – В образ Соломона Фельзера ты, видно, вжился прочно.
– Ох, вей, как приятно говорить из вами, молодой человек, – поднялся из-за стола Заноза. – Однако мне пора. Меня ждут дамы с зонтиками, их кавалеры в вицмундирах, мальчики в матросских костюмчиках, девочки в бантах и болонки в буклях. Им всем нужны их портрэты. И я делаю им их с нашим удовольствием. Они повесят свои изображения на стену рядом с портретами пап, мам, бабушек и дедушек и будут думать, что на эти фотографические карточки будет интересно смотреть кому-то еще, кроме них. Они будут стареть, а их портреты будут оставаться прежними…
– Ты, Заноза, становишься настоящим философом, – заметил, усмехнувшись, Савелий.
– Профессия такая, – пожал плечами Заноза, берясь за треногу. – Благодарствуйте, Савелий Николаевич, но мне действительно пора.
– Ну, будь здоров, Заноза, – пожал крепкую ладонь бывшего каторжанина Савелий. – Рад был свидеться.
– И я был рад, – сказал Заноза и хитро прищурился. – Все же, Савелий Николаевич, думается мне, вам в скором времени понадобится моя помощь.
– Возможно, – задумчиво кивнул Родионов. – Вполне возможно…
Подполковнику Прогнаевскому вовсе не пришлось шерстить на предмет иконы всех старообрядцев, коими из русских купцов в Казани был каждый второй, не считая, образно говоря, каждого первого. К тому же сие было бы истолковано апологетами раскольничества как очередное гонение на староверов со стороны политического сыска. Михаилу Васильевичу повезло: буквально на следующий день к нему заявился, как он сказал, «за наградой» невзрачный на вид мужичонко. Представившись крестьянином села Большие Кабаны Казанского уезда Ефимом Зудовым, он спросил, действительно ли за сведения о пропавшей иконе дают награду.
– Дают, – ответил Прогнаевский, разглядывая крестьянина, мнущегося с ноги на ногу.
– А сколь? – осторожно спросил Зудов.
– Четыре тысячи рублей ассигнациями, – доложил ему подполковник, отмечая про себя, что сей мужик совсем не похож на авантюриста-прощелыгу, взаправду надеющегося слупить с властей хорошую денежку за явную туфту.
Мужичонко вытаращил на Прогнаевского глаза и шумно сглотнул.
– Ладно, давайте ваши деньги, – сказал мужичонко таким тоном, словно наконец соглашался на предложенную сделку после долгих препирательств и торговли. – Я согласен.
– Что? – не понял Михаил Васильевич.
– Чево? – переспросил Зудов.
– Что вы перед этим сказали? – пододвинулся ближе к нему Прогнаевский.
– А чево я сказал? – осторожно переспросил Зудов.
– Ну, перед тем как сказать «чево», вы что-то сказали. Что?
– Чево «что»? – сморгнул Зудов.
– Тьфу ты, прости господи, – сплюнул в сердцах Михаил Васильевич. – Давайте все сначала. Итак, слушаю вас.
– Дыкть, это, за деньгами я пришедши, – твердо заявил мужичонко.
– За деньгами, значит? – понял наконец диспозицию крестьянина Прогнаевский.
– За ними, – подтвердил Зудов.
– И вы, стало быть, знаете, где находится разыскиваемая нами икона?
– Дыкть, о том я вам и толкую, мил-человек, – принялся рассуждать крестьянин. – А иначе пошто я бы пришел деньги с вас просить? Так, ни за што ни про што? Нет, господин хороший, Ефим Зудов за просто так ни к кому не придет просить денег, и не надейтесь! Не-ет…
– Где, где икона? – перебил его тираду подполковник.
– А деньги? – прищурился Зудов. – У вас, конечно, заведение, но и мы не лыком шитые…
– Награда за сообщение о месте пребывания иконы выдается только в том случае, когда означенная икона будет найдена и признана за ту самую, что была похищена из Богородицкого монастыря, – с металлом в голосе произнес Прогнаевский официальным тоном. – Итак, где вы видели икону?
– В молельной купчихи Шамихи, – выпалил Зудов и затем поправился: – В молельной купеческой вдовы Аграфены Шамовой то есть. Я, господин хороший, печь этим летом перекладывал в шамовском доме. Гляжу, а в прихожей второго этажа – дверь тайная, обоями для виду, как стены, оклеенная. Ну, торкнулся я в нее от любопытства, а за ней – комната. В комнате стол под парчою, на парче – Евангелие и железный крест-распятие. А позади – икона, в стену вмурованная, та самая, что из монастыря пропала…
Михаил Васильевич доложил обо всем Калинину, а через несколько дней губернатор Стрижевский собрал у себя совещание-консилиум, поставив на нем один-единственный, но сакраментальный для Руси с доисторических времен вопрос: «Что делать?»
Думали над ним долго. Думал его высокопрео-священство архимандрит Казанский и Свияжский Димитрий, думал полковник Константин Иванович Калинин, думали сидевшие в разных углах огромного губернаторского кабинета настоятельница Богородицкого монастыря Маргарита и претендующая на это место инокиня Варвара, недобро зыркающие друг на друга.