ОБРАЩЕНИЕ К ЖИТЕЛЯМ
В ночь на 29 июня из Казанскаго Богородицкаго женскаго монастыря злоумышленниками похищена чудотворная икона Казанской Божией Матери и Образ Спасителя в драгоценных ризах. Доводя до всеобщаго сведения об этом, полицмейстер г. Казани обращается ко всем истинно русским православным лицам с усерднейшею просьбою помочь в розыске Святых Икон и виновных в похищении этих икон. Всякое указание, могущее послужить к розыску похищеннаго и обнаружению виновных, будет принято во всякое время.
При единодушном содействии общества можно надеяться на успех розыска. Не откажите же в помощи.
Казанский полицмейстер Панфилов.
«Плохи же твои дела, господин полицмейстер, – внутренне усмехнулся Савелий, – коли ты обратился за помощью к своим горожанам». И стал просматривать вырезки далее. Берясь за новое дело, он всегда готовился к нему тщательно, не пренебрегая никакими, пусть и мелкими деталями. Так и теперь, берясь за предложенное ему дело, сделав которое можно будет уходить на покой, он должен знать все, что так или иначе связано с предметом его охоты. К тому же в ночь похищения иконы Казанской Божией Матери на ней была вторая риза.
Та самая, с короной императрицы.
Митрофан заявился на квартиру Савелия совершенно неожиданно. Как бы пришел в гости. Дескать, шел мимо да дай, думаю, зайду, ибо пять верст бешеной собаке – не крюк. При старике Парамоне был он валетом, а теперь ходил в королях, коих на Хитровке было всего двое, он да Васька Грач с черным, как у мавра, лицом. Дружбы особой Савелий с Митрофаном не водил, но последний, конечно, ведал, что Родионов – приемный сын Парамона Мироновича, знаменитого туза Хитровки, и всегда относился к нему уважительно. Одет Митрофан был не по-фартовому, цивильно: серый бостоновый костюм в тонкую полоску, жилет со звездой, крахмальную рубаху, галстух. На ногах кожаные штиблеты, на голове – атласный котелок. Было видно, что до «карасей» и «бобров», коих он некогда обрабатывал десятками на «гоп-стопе», ему не было уже никакого дела – не по рангу. Проведя нежданного гостя в кабинет и усадив его в кресло, Родионов сел напротив и приготовился слушать.
– Я чего к тебе, Савелий Николаевич, пришел… Дело у меня до тебя есть, – начал Митрофан.
– Слушаю тебя, – уселся поудобнее в кресле Савелий.
– Я тут с человечком одним знакомство свел. Тот еще «карась». Ксива у него целиковая на иноземного гражданина Северо-Американских Штатов, – ухмыльнулся Митрофан. – Однако по-русски гутарит, как мы с тобой. В «Эрмитаже» познакомились, случайно как бы, но, думается мне, встреча нашенская была им нарочно подстроена, чтобы на тебя, значица, выйти.
– Чего ему надо? – коротко спросил Савелий.
– Он хочет корону императрицы Екатерины Великой, – после некоторого молчания ответил Митрофан. – Он и приехал специально за ней.
– Что? – вскинул брови Савелий.
– Корону императрицы Екатерины, – ухмыляясь, повторил бывший громила.
– Замечательное желание, – констатировал Савелий. – Но я-то тут при чем?
– А при том, что корона эта вот уже пять лет как лежит-полеживает в одном из личных сейфов управляющего Государственным банком в Казани.
– В Казани?
– Да. Так сказал американец. Ты слышал о краже чудотворной иконы, которую умыкнули в девятьсот четвертом году из Казанского монастыря?
– Да, помнится, читал в газетах что-то такое.
– Корона Екатерины была вделана в ризу этой иконы. Икона пропала, до сих пор ее ищут, а корону – нашли. Вернее, ее части, кроме одной. Вор разрезал корону на куски, чтобы потом продать ее частями. Но его быстро взяли и заперли в крытке. А корону починили…
– Отреставрировали, – поправил Митрофана Савелий.
– …отреставрировали и упрятали в банк до лучших времен, чтобы, когда икона найдется, все вернуть на прежнее место.
– Ты сказал, что какой-то одной части не хватает, – заметил Савелий. – Какой?
– Я этого не ведаю, Савелий Николаевич. Все знает этот американец. Я потому и пришел, чтобы предложить тебе это дело.
– Ты сказал американцу обо мне?
– Нет, что ты. Намекнул только, что знаю одного медвежатника, который мог бы потянуть подобное дельце.
– И что американец?
– Предложил мне организовать с тобой встречу в месте, которое ты выберешь сам, – как само собой разумеющееся, доложил Савелию Митрофан.
Вор в чине маза, лучший медвежатник Российской империи Савелий Николаевич Родионов, дворянский сын, надолго задумался. Намечающееся дельце, несомненно, было весьма интересным, такого ему давно не подворачивалось. Вскрыть сейф в губернском отделении Государственного банка – это вам, господа мазурики, не копейки в базарный день из карманов зевак тырить.
– Хорошо, я согласен, – кивнул наконец Савелий. – Зеленая беседка на Тверском бульваре против дома актрисы Ермоловой. Знаешь?
Митрофан молча наклонил голову.
– Ровно в полдень…
– Лады, – поднялся Митрофан.
* * *
Тверской бульвар был уже иным, чем, скажем, при прадеде Савелия, секунд-майоре Павле Петровиче Родионове, поселившемся в Москве после выхода в отставку. Не было липовых аллей – их вырубили на дрова французы еще осенью 1812 года; не было шелковичных деревьев, изничтоженных в одну ночь по приказанию генерал-губернатора графа Арсения Андреевича Закревского, узнавшего о недовольстве ими («не деревья, палки какие-то») императора Николая Павловича, коему злые языки припомнили сей случай с шелковичными деревьями, когда прилепилось к нему обидное прозвище Палкин. Вместо английских дорожек, аккуратно посыпанных некогда мелким гравием, стелились теперь под ногами гуляющей публики залитые асфальтом тротуары. Но, как и прежде, бульвар оставался излюбленным местом прогулок москвичей.
Самых разных людей можно было встретить на сем бульваре в погожий день!
Здесь выгуливали своих собачек дородные московские барыни из старых боярских родов; важно прохаживались, сверкая золотом эполет, генерал-адъютанты свиты Его Величества государя императора Николая Александровича и статские генералы в чинах действительных и просто тайных советников.
Здесь можно было повстречать какую-нибудь мировую знаменитость, которую вопреки ее воле и желанию притащили на Тверской бульвар, дабы показать всем, вот, дескать, какие мы – запросто гуляем и держим беседу с академиком (членом-корреспондентом) таким-то такой-то Академии наук.
Поэты и художники в беретах и касторовых шляпах, целыми днями высиживающие в кофейнях и кондитерских, выплескивались на бульвар шумными стайками, похожие на воробьев, собирающихся позавтракать конским навозом.
Древние старушенции, коим давно уже пора бы перестать коптить небо, с такими же, как они, дряхлыми компаньонками или мамками да няньками гусиным шагом дефилировали по бульвару, в упор лорнетируя прохожих и вслух возмущаясь вольными нравами нынешней молодежи.