— Известность! Известность имен, учитель! — раздались выкрики.
— Верно. Но всех ли кумиров восторженных умов собираем у себя?
— Нет, учитель! Только тех, кто жаждет! Тех, кому душу греет успех! На кого смотрят с надеждой обманутые.
— Что ж, вижу, не зря потратили время своё. Не пропало оно даром, как у собранных нами в коллекцию человеческих обличий. — Он усмехнулся, указав рукою куда-то вниз. — Но помните! Особо ценится осознанность! Самоубийства детей оплачиваются ниже, чем родителей. Порывы первых пробивают башню, и цветы продолжают распускаться. Ибо нет в том вины их. А вот других… толкнувших загоняйте в толпы, и как только те научатся повторять…
— Родился последний мужчина. Родился! — заревел зал.
— Толкайте в пропасть!
— Толкаем, учитель! Толкаем!
Человек в странных очках вдруг посерьёзнел и, о чём-то задумавшись, начал перекатывать в пальцах карандаш.
— А скажите мне, достойные, — в очередной раз повторил он медленно, оглядывая зал, будто пытаясь проникнуть в мысли каждого, — какова же главная задача наша?
— Разделение и раскол, учитель, — ответил кто-то в первых рядах. — Человечество пополам, каждую половину на сто, а каждую пару людей, что суть плоть едина, надвое.
— Скажите же, какие сокровища имеем для возможности совершать это?
— Жадность!! Ненависть! — раздались выкрики. — Хитрость! Обман! Желание превосходства! Нет, очень больших денег! Жажда популярности! — Голоса постепенно смолкли.
— Помощь и совет ваш, — подобострастный голос из дальнего угла явно надеялся на похвалу.
— Да-а, действительно забавно… — протянул Сергей, окончательно сообразив, что невидим, и вновь посмотрел на спину ярусом ниже.
Красностёклый недовольно покачал головой и, оглядев зал, повторно остановил взгляд на «одаренности»:
— А как ты считаешь, Роан?
— Болезнь духа человеческого, — ответил знакомый голос.
— А знают ли это люди?
— Лишь христиане. Только их проповедники говорят, что сами больны так же, как и пришедшие на исповедь.
— Какова же причина болезни?
— Родовое повреждение — зависть, — по-прежнему тихо ответил тот. — Зависть благополучию и успеху идущих рядом, родная сестра жадности и двоюродная сестра ненависти. Три грации Кановы по-прежнему ослепляют человека. Делают глухим, но слышащим, придают силы, но оставляют в немощи, зазывая на площади. Всё остальное — последствия.
Зал с нескрываемым раздражением загудел. Сергей не верил своим ушам. Мысль лихорадочно перебирала знакомые имена. Кто? Кто это говорит?
— Верно! Вот главный мотив их свершений. — Стёкла странных очков, казалось, одобрительно сверкнули. — Задача же наша — постоянно поддерживать пламя страсти, пожирающей человека! Но одни ли мы разжигаем его?
— Нет! Сами двуногие помогают нам! Мы обманули их! — послышалось отовсюду.
— И как же?
— Мы подсказали одной, нет… первой половине пути утоления её. Зависти!
— Ай, молодца! — воскликнул учитель. — И какие же пути-дорожки вы подкинули людям?
— Мы объявили причиной всех несчастий богатство одних и нищету других! Мы сказали, что в том и корень земных бед! И если всё будет поровну, то и причин для зависти не будет! А значит, и ненависти! — перебивая друг друга, закричали ученики.
— А разве не так? Разве неравенство не есть основа всех бед?
— Конечно, нет, учитель! Причина бед человеческих давно открыта им. Да только не хотят они болезнь признавать причиною! Не верят!
— Не верят! Не верят! Не верят! — снова загудел зал.
— Не верят! Не верят! — повторили стены.
— И какой же путь к справедливости подсказали вы?
— Мы подкинули первой половине самый привлекательный путь к равенству! Самый короткий! Они и хотели лишь такой! Чтоб увидеть результат!
— Которого никогда не достичь, учитель, — громко сказал кто-то внизу, но его тут же перебили:
— Чтоб заслужить память! Ухватились! Глупцы!
— Каков же подкинутый путь?
— Пролить кровь! Кровь! Кровь! Кровь! — Ритмичный гул наполнил амфитеатр, и сидящие в такт застучали кулаками по столам.
— А догадались они о крови впереди? Когда брались за дело?
— Обижаете, учитель! И сто лет назад не подозревали, а нынешние вообще принимают за карнавал! Скрыт от тварей поворот между желанием дать людям и даваемым. Между порывом в начале и злом в конце, потому как злы сами. Это наш секрет! Только наш! — раздались голоса. — Под злом понимают несправедливость, под добром — борьбу с ней. Вот две главные лжи! На что покупаем их! И выбирают именно борьбу, беспощадную и такую нужную нам! А перед злом — поступок, перед поступком — мысль, перед нею — мотив!
— Что за мотив? Для кого?
— Для тех, кто сумел побороть зависть!
— Ага! Есть и такие? Что же вы сделали с ними?
— Мы удвоили ненависть! Их ненависть! — выкрикнул кто-то сверху громче всех.
— Ай, молодца! Не стоите на месте! Извлекаете уроки! Но примеры? Примеры, достойные! — вдруг недовольно прохрипел красностёклый, нервно ударив два раза ладонью по кафедре.
Сергей мог поклясться, что оратор прищурился, предвкушая ошибку.
— Я ненавижу! — снова крикнул тот, сверху. — Дальше на выбор: рабство! Угнетение!
— Ненавижу монархию, власть, — завыла толпа, — неравенство женщин, отсутствие свобод! Ненавижу обман!
— Да ту же несправедливость! — взвизгнул кто-то.
— А у меня — образ жизни богатых! — Писклявый голос прозвучал за спиной.
Сергей даже не успел оглянуться, как в уши ударило:
— Вот побудительный мотив! Магическое слово! «Ненавижу»! Заклинание! Заклинание! Произносящий — наш!
— Наш! Наш! Наш! — заревел зал.
Казалось, стены зашатались. Один человек необыкновенной порядочности, «герой нового времени», «Дон Кихот XXI», как называл его Сергей, произнёс однажды: «Ненавижу!»
Сине-красный поднял руку вверх. Все смолкли.
— Да! — вновь воскликнул он. — Мы пожертвовали тайной бед людских, чтобы скрыть тайну рождения причины. Окрасив в благородство цель! Какая краска у этого благородства?
— Красная, красная, учитель!
— Но разве гибель миллионов ради равенства не самое ужасное преступление?
— Самое ужасное, учитель! Но первые не хотят знать этого! Зато так считает вторая половина, несущая людям свободу!
— Как же вам удался такой фокус?
— Вторые с радостью поверили нам! Чтоб осудить прежние преступления ради равенства!