— Мои друзья в Китае отыскали след вашей археологини.
— Она жива?
— Да, но вряд ли сможет вернуться в Европу.
— Но почему?
— Вам это не понравится: ее арестовали, судили, осудили и посадили.
— Полный абсурд! За что?
Лоренцо, он же Рим, сообщил Айвори недостающие детали головоломки. Монахи с горы Хуашань находились на берегу Хуанхэ, когда джип Эдриена и Кейры упал в реку. Трое из них нырнули в бурные воды, чтобы спасти пассажиров потерпевшего аварию автомобиля. Эдриена вытащили первым, и проезжавший мимо грузовик с рабочими доставил его в больницу. Насчет дальнейшего Айвори был в курсе, поскольку сам летал в Китай и занимался отправкой Эдриена на родину. С Кейрой получилось иначе. Монахам только с третьей попытки удалось вытащить ее из машины, и грузовик уже уехал. Она была без сознания, и ее отнесли в монастырь. Ламе сразу донесли, что покушение заказала местная триада, могущественная преступная организация со связями аж в самом Пекине. Он спрятал Кейру, а несколько дней спустя в обитель заявились какие-то люди и устроили ему допрос с пристрастием. Он поклялся, что его ученики действительно пытались помочь тонувшим европейцам, но женщина погибла. Трех спасителей Кейры тоже трясли, но ни один не проговорился. Кейра десять дней была в коме, инфекция замедлила выздоровление, но монахам удалось победить болезнь.
Когда она поправилась и была готова к путешествию, лама отправил ее в другое место, переодев для безопасности в монашеское одеяние.
— И что произошло дальше? — спросил Айвори.
— Вы не поверите, — хмыкнул Лоренцо. — План настоятеля осуществился не вполне.
Они говорили еще десять минут, пока у Айвори не кончилась карта. Повесив трубку, он поспешил назад в гостиницу, собрал вещи и уже из такси позвонил Уолтеру — сообщил, что едет к нему.
Полчаса спустя Айвори оказался у стоявшего на афинском холме высокого здания, поднялся на лифте на четвертый этаж, торопливо прошел по коридору к номеру 307, постучал и вошел. Уолтер с изумленным видом выслушал его рассказ.
— Ну вот, мой дорогой, теперь вам известно все или почти все.
— Полтора года? Ужасно! Как вы собираетесь ее освобождать?
— Не имею ни малейшего понятия. Но не будем забывать о положительной стороне дела: теперь нам доподлинно известно, что она жива.
— Не знаю, как Эдриен воспримет такое известие, боюсь, это его добьет.
— А я рад уже тому, что он сможет узнать эту новость, — со вздохом произнес Айвори. — Как его дела?
— Врачи настроены оптимистично, говорят, его можно будет навестить — если не сегодня, то завтра уж точно.
— Будем уповать на лучшее. Я сегодня возвращаюсь в Париж, нужно придумать способ вытащить Кейру. А вы позаботьтесь об Эдриене: если вас к нему пустят, держите язык за зубами… пока.
— Я не могу скрывать от него новости о Кейре, иначе он меня придушит.
— Об этом я не подумал. Во всяком случае, не делитесь с Эдриеиом нашими опасениями, не сейчас, у меня есть на то свои причины. Прощайте, Уолтер, я с вами свяжусь.
Гартар
— Что за обещание ты дала ламе?
Ты удрученно смотришь на меня и пожимаешь плечами. Говоришь, что покушавшиеся на нас люди возобновят охоту и за пределами Европы, если узнают, что ты выжила. Если не сумеют достать тебя, займутся мной. В обмен на все оказанные услуги лама попросил отдать ему два года твоей жизни. Два года отшельничества, которые ты сможешь провести в размышлениях о том, как жить дальше. «Второго шанса не будет, — сказал он тебе. — Два года на подведение промежуточных итогов чудом спасенной жизни — недурная сделка». Когда все успокоится, лама найдет способ переправить тебя за границу.
— Два года за спасение наших жизней — таково было условие, и я его приняла. Я выдержала, потому что знала, что ты вне опасности. Знал бы ты, сколько раз за время вынужденного уединения я представляла, как ты живешь, бродила вместе с тобой по нашим любимым местам, заходила в твой маленький лондонский дом… Я заполняла свои дни драгоценными моментами, воображая, будто я с тобой.
— Обещаю тебе…
— Потом, Эдриен… — Ты закрываешь мне рот рукой. — Завтра ты уедешь. Мне осталось терпеть полтора года. Не тревожься, жизнь здесь не такая уж и тяжелая, я гуляю, и у меня есть время подумать, много-много времени. Не смотри на меня как на святую или бесноватую. И не преувеличивай собственную значимость: я делаю это не ради тебя, а ради себя.
— Ради себя? Но зачем?
— Чтобы не потерять тебя второй раз. Ты погиб бы в лесу прошлой ночью, не скажи я о тебе монахам.
— Значит, это ты их предупредила?
— Я не могла дать тебе замерзнуть!
— Не важно, что ты там пообещала ламе, мы сматываемся. Я тебя забираю — добром или силой, даже если мне придется тебя оглушить.
Впервые за все время я вижу у тебя на лице прежнюю улыбку. Ты нежно гладишь меня по щеке:
— Хорошо, согласна. Я в любом случае не выдержу, если увижу, как ты уходишь. И возненавижу тебя за то, что ты оставил меня здесь.
— Когда тюремщики заметят, что тебя нет в камере?
— Они не тюремщики, я вольна ходить где хочу.
— А разве тот монах, что сопровождал тебя ночью к реке, не надзирал за тобой?
— Он меня охранял, чтобы ничего не случилось. Я единственная женщина в монастыре, вот и хожу каждую ночь на реку, чтобы искупаться. Так было все лето и в начале осени, но теперь конец.
Я достал из рюкзака брюки и свитер и протянул тебе.
— Что, зачем?
— Надевай, мы уходим, немедленно.
— Тебе мало вчерашнего? На улице ноль градусов, через час будет минус десять. У нас нет ни малейшего шанса пересечь эту равнину ночью.
— Как и днем — нас обязательно заметят! Как ты думаешь, час продержимся?
— Первая деревня в часе… езды на машине! Которой у нас нет.
— Я говорю нс о деревне, а о становище кочевников.
— Кочевники вполне могли перекочевать.
— Они там! И помогут нам.
— Не будем спорить, отправляемся в кочевье! — говоришь ты, одеваясь.
— Где эта проклятая дверь? — спрашиваю я.
— Прямо перед тобой… Вперед!
Мы выходим, и я увлекаю тебя к лесу, но ты тянешь меня за рукав, кивая на ведущую к реке тропинку.
— Не стоит тратить время, петляя между деревьями, скоро станет совсем холодно.
— Ты знаешь местность лучше меня, так что веди. У реки я найду тропинку, которая ведет к холму. Нам понадобится десять минут, чтобы добраться до вершины, еще сорок пять на то, чтобы пройти перевал и выйти к долине, где находится становище. Пятьдесят пять минут — и дело в шляпе.