Больничный барак стоял на отшибе, да еще в низине, благодаря этому с вышки хорошо просматривались лишь фасад да боковое крыльцо. Окна же больничного ретирадного места выходили на небольшой задний дворик, заросший крапивой по самую грудь, за которой начиналась тюремная стена с колючей проволокой. Местами проволока была порвана — ветрами ли, временем ли, а может, беглецами, сумевшими сбежать из тюрьмы так же, как это намеревался сделать Савелий. Он выбрал одно такое место и полез на стену. Цепляясь ногтями за самые незначительные трещины в стене, он подтягивал свое тело вверх, ощупывал носками башмаков выступы и, опираясь на них, снова искал трещины и неровности в стене, чтобы зацепиться за них хотя бы кончиками пальцев.
Так он достиг верха тюремной стены.
Теперь часовой на вышке очень просто мог заметить его. Не теряя ни секунды, Савелий быстро подтянулся, перекинул свое тело через стену и, пару мгновений повисев на руках, спрыгнул вниз. Присев на корточки, он прислушался и затаил дыхание. Только сердце бухало так, что было слышно, верно, и за десять саженей.
Через минуту, придерживаясь руками за ветки кустов, он спустился с крутого склона и, опасливо перейдя мощеную улицу, направился к Федоровскому монастырю. У небольшого озерца, густо поросшего кустарником, остановился, выбрал себе место погуще, и залег там, дожидаясь утра.
* * *
Бывает так: проснувшись однажды солнечным утром или, наоборот, пасмурным и дождливым, вы вдруг почувствуете, что сегодня случится то, чего вы так долго ждали. О чем мечтали и, наверное, устали мечтать. Случится непременно, ибо не случиться не может. Эта уверенность придает вам силы, сомнения отсутствуют, оттого то, чего вы ждали, и происходит, причем с наилучшим для вас результатом.
Савелий проснулся именно с таким чувством. А может, он не спал вовсе, а только лежал с закрытыми глазами, потому как пялить глаза в ночь, да еще сокрытую густыми листьями кустов, глупо до неимоверности.
Его не остановил патруль, хотя он дважды попался ему навстречу, и его ранний приход в бывшие нумера, а теперь hotel «Франция» не удивил гостиничного клерка с прилизанными волосами и заспанными глазами.
— Я ищу одну даму, — сказал ему Савелий.
— Какую? — спросил его клерк.
— Очень красивую.
— Мы все, сударь, ищем красивых дам, — ответил клерк и, столкнувшись со взглядом посетителя, осекся. — Ну да, — произнес он после короткого молчания, — одна дама просила сказать о ней… А вас, прошу прощения, как зовут?
— Родионов. Савелий Николаевич.
— Да, та дама говорила именно о вас.
— Что говорила?! — Савелий едва сдержался, чтобы не схватить этого прилизанного типа за грудки и не вытрясти из него все его нутро.
— Она сказала: передайте ему, что его супруга будет ждать его в кондитерской Панаевского сада от полудня до часу дня.
— Когда? — почти вскричал Родионов.
— Всегда… Она так и сказала, «всегда», — отступив от Савелия на шаг, произнес клерк. — Ну, то есть каждый день.
* * *
Он увидел ее после долгого блуждания по саду. Лизавета взошла на террасу кондитерской и чего-то заказала, что именно Савелий не мог разглядеть из своего укрытия за стволом широченного дуба.
Елизавета была прекрасна. Очевидно, это видел не только он, так как к ее столу дважды подходили явно ловеластвующие мужчины. Впрочем, так же и уходили, не получив разрешения даже присесть.
А он стоял и любовался ею. А когда в четверть второго она встала и пошла, он, провожая ее взглядом, поймал себя на том, что вдруг подумал: «Везет же некоторым».
Этот некоторый был он сам.
Родионов вышел из своего укрытия, когда Лиза уже подошла к выходу из сада.
Савелий Родионов не слышал музыки, что играла в саду, не видел праздной публики, как не заметил очередного военного патруля, покосившегося на него, но почему-то не остановившего. Ведь это был день, когда сбываются мечты! При чем здесь какой-то патруль!
Савелий шел за ней, покуда Лиза не остановилась возле какого-то дома. Она была задумчива и не заметила, как он подошел к ней и тронул за рукав.
— Ты?
— Я, — посмотрел он ей в глаза.
— Ну, вот ты и пришел.
Савелий отметил, что в голосе жены не было даже легкого удивления, как если бы их разделяла не пропасть событий, а всего лишь расставание на час. Лизавета положила руки ему на плечи и долго смотрела ему в глаза.
— Знаешь что? — спросила она.
— Что? — эхом повторил Савелий.
— Поехали домой.
Боевик Серега так и остался лежать под березой недалеко от Оренбургского тракта. Его тело, пробитое в нескольких местах пулями и истыканное штыками, обгрызли осенью лисицы, а зимой засыпал снег. А вот тела Якима каппелевцы так и не нашли.
Старший следователь Казанской Губчека Херувимов, выйдя к красным, был поначалу зачислен в отряд товарища Азина. Потом он вышел из доверия краскома и был отпущен на все четыре стороны, как выразился сам Азин. Решил ехать в Сарапул, где у него были знакомцы по партии социалистов-революционеров. Сел в последний вагон, где и был перед самым отправлением поезда задержан красноармейцами.
Когда его, как «подозрительную личность», привели к начальнику поезда, там уже находились еще несколько подобных личностей. Среди них оказался и офицер из штаба полковника Каппеля. Недолго думая, начальник поезда с фамилией Мильке распорядился всех расстрелять, и Херувимова вместе с другими вывели из вагона. Там их уже поджидали красноармейцы с примкнутыми к винтовкам штыками. Штабного офицера и всех «подозрительных личностей» в количестве семи человек провели в лесочек и поставили возле небольшого овражка.
— Именем революции! — устало произнес командующий красноармейцами седовласый человек и добавил: — Пли!
— Это недоразуме… — успел выкрикнуть бывший надворный советник Херувимов, и грудь ему пронзило раскаленное жало. Он вскинул руки, сделал несколько шагов, пытаясь убежать от боли, но ноги были ватными, как в одном из его снов, и не хотели слушаться. Потом его ужалило еще и еще, и он упал, ткнувшись лицом в жухлую траву.
К середине сентября Казань пала. Чехословаки не стали защищать город от Красной Армии, дисциплину в которой быстро навел приехавший в Свияжск, что находился в тридцати верстах от Казани, товарищ народный комиссар по военным делам и председатель Реввоенсовета Республики Лев Давидович Троцкий. Расстреляв каждого десятого красноармейца за оставление Казани, малодушие и дезертирство, он тем самым поднял в полках боевой дух на подобающую высоту и произнес перед выжившими бойцами весьма проникновенную и пламенную речь, после чего повелел на макушке Свияжского бугра поставить памятник первому подлинному революционеру — Иуде Искариоту. Что было исполнено незамедлительно.