Я присел на корточки.
— Люсия, я должен идти. Мне необходимо быть в 5.30 в шапито, у меня есть обязанности.
— Да, — согласилась она грустно.
— Но если ты хочешь, — продолжил я, — я могу тебя пригласить пообедать. У меня свободный вечер.
— Хочу.
— Тогда приходи в восемь часов в холл отеля «Меридиан». — И, приминая песок, я отправился мимо белогрудой, намазавшей груди маслом, пересек пляж и поднялся по лестнице.
Я просидел в шапито два часа. Под деревянным шестом с моей фамилией. Я расписался несколько десятков раз под своей плохой фотографией в «Книге посвящений», которую устроители имели глупость выпустить. Хитрые читатели, купив дешевую «Книгу посвящений», имели возможность получить автографы всех двух сотен писателей, не покупая их книг, что они и сделали с удовольствием, обойдя нас всех от А до ЗЭД. Я выпил шесть бутылок пива и наблюдал трагическое происшествие. Старичок-читатель неуклюже задел ногою за шест с моей фамилией, и шест упал, ударив «Эдуардом Лимоновым» по голове женщину-читательницу. Ахающую пострадавшую увели под руки санитары…
Ровно в восемь, одетый в куртку с попугаем, я спустился в холл. Участники «Дней» находились в процессе отхождения в рестораны. Мой первый издатель Жан-Жак Повэр, похожий на бравого кота, стоял у входа в бар. В баре за крайним столом Жан-Эдерн Аллиер (развязанный галстук по моде американских бизнесменов на груди) профессионально разговаривал с протянутым ему членом микрофона. Член держала в руке нервная полинялая блондинка, представительница женского журнала. Приличия требовали, чтобы я сказал несколько слов Жан-Жаку Повэру. Я сказал и быстро удалился, воспользовавшись появлением седого мужчины в сером, одного из еще нескольких дюжин седых мужчин в сером, присутствовавших на Днях литературы, — все они были похожи, как японцы. Некто в сером еще облобызовывал последнюю щеку Повэра, а я, уже сделав петлю в баре, из-за спины сердитого генеральского сына Жан-Эдерна вышел опять в холл. Именно в этот момент я увидел плывущую вверх на эскалаторе Люсию. Она явилась на свидание в серых спортивных брюках-трико, в сникерсах, в сером свитере с красно-белой эмблемой «Кока-Колы» на груди. Из-под свитера выглядывало колечко белой тишортки, еще более утемняя физиономию моей цыганочки. Возможно, она и вправду бразильянка, похоже было на то, что подмешана в ее кровь и капля негритянской, — засомневался я.
В одежде цыганочка выглядела еще меньше. Вид у нее был растерянный, по-видимому, она стеснялась дорогого отеля. В холле нашего «Меридиана» пахло хорошими сигарами, кожей новых диванов, духами. Горели елками разноцветные витрины бутиков — короче говоря, совершался праздник жизни.
— Пойдем отсюда, Люсия.
На улице я взял ее за руку, мы обогнули отель и вышли на Английский Променад, пошли на запад. От моря нас отделяла только автомобильная двухсторонняя дорога. Через один блок от отеля я заметил гостеприимно освещенное заведение под названием «Ле бистро дэ Променад», и люди, сидящие на террасе, показались мне вполне симпатичными. Не туристами, и в то же время о них нельзя было сказать, что они исключительно богаты. Туда мы и зашли. Я заказал себе виски и, спросив ее, что она будет пить, получил ответ, что она тоже будет пить виски.
— Вовсе не обязательно, чтобы ты заказывала то же, что и я, — объяснил я ей. — У меня такое чувство, что ты не любишь виски.
Действительно, она любила бурбон. Блондин официант с лицом танцовщика Александра Годунова терпеливо дождался, пока мы объяснились друг с другом на очень плохом французском. Потом мы глядели в меню.
Явилась большая компания и разместилась за двумя столами, рядом с нашим. К неудовольствию своему, я узнал нескольких наиболее молодых участников «старческих» Дней мировой литературы. Усевшись, они заспорили, стали снимать и одевать очки, дамы подкрашивали губы и даже пудрили щеки и одновременно жевали хлеб. «Почему я не сижу с ними за одним столом?» — спросил я себя. — «Потому что ты лопочешь на курином французском, совершенно непригодном для интеллигентной беседы», — ехидно объяснил Эдуард-2. «Не столько зачаточный французский язык тому виной, сколько моя воинствующая анти-эстаблишмэнт позиция. Точно также я терпеть не мог советских писателей», — возразил я. Я выбрал себе салат нисуаз и бараньи котлеты. Подняв глаза, я увидел, что моя цыганочка безнадежно запуталась в сетях меню, и посоветовал ей взять стэйк о пуавр. Цыганка согласилась, благодарно взглянув на меня. Хотя место и называлось почему-то «бистро», цены были впечатляющие.
— Твое здоровье, Люсия! — я поднял мой сосуд с виски.
Она подняла свой, почти пустой.
«Я не сижу за соседним столом еще и потому, что дикари привлекают меня куда более цивилизованных людей, — решил я. — Цивилизованные люди все более или менее одинаковы, разные племена дикарей куда более оригинальны, не говоря уже об индивидуальных представителях».
Нам принесли ниццеанские салаты. Люсия принялась с энергией уничтожать свой, а я, неторопливо деля ножом анчоус и отправляя его в рот в сопровождении ниццеанских салатных листьев, этаким папашей любовался аппетитом дитяти. Выпив пару бокалов вина, я почувствовал, что обожженное солнцем парижское лицо мое пылает. Горячее лицо мне очень понравилось. Мне всегда доставляло удовольствия сочетание вина с солнцем.
— Тебе не кажется, что французы плохо относятся к иностранцам? — сказала Люсия громко и грубо и вызывающе оглянулась.
Мне не понравилось, что она громко тянет на наших хозяев. В конце концов, границы еще не отменили и это их страна.
— Ничего не могу сказать о массах иностранцев. Ко мне лично они относятся с вниманием. Печатают мои книги, и уже одно это обстоятельство заставляет меня быть признательным. С простыми людьми я мало сталкиваюсь. На араба я не похож, посему полиция ко мне не приебывается на улицах и в метро. Живу я в Париже в еврейском гетто…
— Хозяин отеля, где я раньше жила с подругой, когда у нас кончились деньги, сказал, что мы должны спать с ним вдвоем. Что если мы откажемся, он вызовет полицию! — Люсия говорила все громче, и я понял, что она мгновенно опьянела, очевидно потому, что была голодна.
— Любой народ, — начал я нравоучительно, — состоит из индивидуумов. Некоторые из индивидуумов — отвратительное дерьмо. Эскимосы и папуасы не исключение. Французы тоже.
— Он избил мою подругу. И он, и его приятели изнасиловали нас! — продолжала Люсия. За соседним столом прислушивались, заметил я. — Он отобрал у нас вещи и запер дверь, и нам пришлось бежать через окно…
Она налила себе вина и, задев бутылкой о тарелку, с яростью опустила ее на стол. Я знаю, что такие истории происходят с девочками каждый день, но цыганочка могла и сочинить злого владельца отеля, дабы разжалобить меня. «Нет, — заметил Эдуард-2, — девчонка не врет, видишь, как разнервничалась».
— Мир далек от совершенства, — начал я, и поняв, что говорю банальности, попытался выкрутиться: — Главное — выбрать позицию в мире. Следует или не прощать ничего, и тогда тебе следовало перерезать горло владельцу отеля и попасть за это в тюрьму, или… — я помолчал. — Или получать удовольствие от насилия, как учит американская этика.