Дабы покончить с семьей Зыбиных (грустно, но, увы, автору известно очень немногое об этой русской семье), добавим, что, кроме неизвестных автору темных пятен, подозреваемых на репутации семьи, значатся несколько известных. Федор Никитович лишился места директора ресторана (и это в войну!) и угодил в штрафной батальон за… растрату. Благопристойное сознание Раисы Федоровны Зыбиной не позволяет ей сообщить сыну и миру о подробностях. Автор, видящий жизни человеческие как бы с птичьего полета или, по крайней мере, с высокой колокольни, приветствует заблуждения своих предков и относит их к числу достоинств. Ему приятно знать, что в жилах его течет кровь взбалмошных, неспокойных людей, по-своему выражавших свои страсти. Дедовские страсти привели его в поле под Ленинградом. И сгинул он в поле, вспаханном так круто немецкой артиллерией, почище Вердена, говорят, было вспахано это поле, что невозможно было найти ни единого дедовского куска. То есть кусков было много, больше, чем нужно, но кому они принадлежали, определить было невозможно… Сыну приятно знать, что, судя по татуировке, мать его не всегда была спокойной и правильной женой офицера. «Молодец, мамочка! Целую шрам на твоей руке!» Еще одно семейное пятно. У порядочных сестер Анны и Раисы существовал полубрат Борис. Брат жил в сельской местности недалеко от Сергача. Известно о Борисе Зыбине, что у него были одновременно: а) врожденная сердечная болезнь; б) он был сумасшедший. Однако, судя по тому, что у него были ульи (с ульями нелегко управляться) и ружье (ружье у сумасшедшего!), он ходил на охоту, — сумасшествие полубрата мамы было странное. Или очень легкое, или, может, даже и не сумасшествие вовсе… Известно, что русские люди употребляют слово «сумасшедший» и в качестве определения странного поведения. Так, необщительных людей порой называют сумасшедшими. У этого брата были необычные идеи, и, судя по воспоминаниям о нем, он скорее был натуральным философом и мизантропом, предпочитающим жить одному с пчелами и зверьми. Он получал пенсию по инвалидности (сердце или сумасшествие?), и автор вспоминает письмо его к нему — племяннику: «Приезжай, будем ходить стрелять уточек». Умер он в конце пятидесятых или начале шестидесятых годов в возрасте тридцати лет. Причиной смерти послужили пчелиные ульи. Их у него украли, и он очень переживал, а сердце-то больное, вот и не выдержало. Шел он по улице волжского Сергача, куда приехал за припасами, упал и умер. В Сергаче он и похоронен. (Автору этот дядя кажется похожим на героя романа Саши Соколова «Между собакой и волком».)
Мамина сестра, «тетя Аня», напротив, может быть охарактеризована как светлое пятно. Она вышла замуж за инженера Павла Рунова и впоследствии прожила какое-то количество лет «за границей» — в Финляндии. Павел Рунов не то учил финляндцев инженерству, не то учился у них. Из Финляндии, из города Турку, присылались регулярно цветные открытки: играющие в снежки розоволицые задорные мальчуганы в спортивных костюмчиках и вязаных шапочках с помпонами, толстобрюхие Деды Морозы в красных рубахах и тому подобное западное декадентство. Надписи золотыми чернилами на неизвестных языках были не менее праздничны, чем рисунки. В единственный приезд в Харьков тетки, племяннику было тогда 11 лет, он помнит, что старшая сестра относилась к его матери чуть покровительственно и несколько иронически, как бы и через много лет не уверовав в то, что у сестры ее, нате вот, — «путевая жизнь» и даже есть муж и сын… То есть автор допускает, что от матери его ожидали худшего, основываясь на неудачном начале жизни, первых 20 годах. Однако возможно, что здоровому дяде Лимонову, пишущему эти строки в сорокаслишнимлетнем почтенном возрасте, лишь чудятся семейные тайны там, где их нет? И что, будучи сам неспокойным баламутом и блудным сыном, он выискивает с надеждой признаки блудности в своих близких?.. После многих лет в Финляндии Руновы стали жить в Горьком. У Анны и Павла имелись две дочери — Галка и Наташка, интриговавшие воображение двоюродного брата в течение всего периода полового созревания. Галка и Наташка, очевидно, теперь уже старые и толстые. Простой человек стареет рано.
Однако вернемся к фонарику. Судьбою человеческой управляет, безусловно, случай. Юноша-солдат спускался по лестнице и осветил девушке ступени. Пусть и не каждый день, немецкие «мессершмитты» прорывались тогда к тем местам, и посему подъезд был обязательно темен. Горело бы электричество, фонарик был бы не нужен, солдат не осветил бы ступени, они бы не познакомились, и не было бы Эдуарда. Планетам, и Млечному Пути, и Галактикам, может, это и все равно, но автор — заинтересованное лицо — одобряет выбор судьбы. И во всем этом замешаны фашисты, немцы. Надо же! И в затемнении, и в горе-злосчастье войны, которая, однако, бросила воронежского юношу Вениамина в волжские места на военный завод в Дзержинске.
Солдат родился в городке Боброве, в Воронежской губернии, через год после революции. Очевидно, это был скучный городок со старыми домами, пузатой водокачкой и круглыми деревьями. Городок — как мамин Сергач. Именно в таких старых городках и плодится русская нация. Именно в них не сменяющееся (как в больших городах) население высиживает поколениями, медленно, русских людей. Соседи женятся на соседях… Больших оригиналов порой производят такие города. Отец солдата, Иван Иванович Савенко, к моменту его рождения был бухгалтером элеватора. Внешность Ивана Ивановича, как это нередко бывает с украинцами, была совершенно и вопиюще восточной. Висячий, бульбою, нос, усы… Он был ужасающе похож на армянина. В период первой мировой войны Иван Иваныч, мирно ехавший с женою по железной дороге, был задержан полицией. По подозрению в том, что он есть один из бежавших турок. Почему-то в Воронежской губернии содержались в заключении пленные турки (они, как известно, воевали супротив нас, на стороне немца). Недоразумение вскоре счастливо закончилось выяснением личности бухгалтера, но происшествие это (сообщенное автору женой Ивана Ивановича Верой Савенко, в девичестве Борисенко) проливает свет на происхождение семьи. Дед Иван Иванович и прадед Иван родились оба в деревне Масловка Воронежской губернии. Были они крестьянами. Однако, усложняя историю, на сцене появляется прабабушка. Без имени, увы. О ней известно, что она также была из деревни Масловка, крестьянка, и «трудилась на своем поле, и ходила по наймам, если это было нужно» (цитата из письма Раисы Савенко-Зыбиной). Прабабушка — это ведь жена прадедушки, необходимая, чтобы произвести на свет Ивана Ивановича с армянско-иранской внешностью. И восточная внешность, оказывается, унаследована дедом именно со стороны прабабушки, ходившей по найму. Ибо, по свидетельству бабки Веры Борисенко (она еще жива, ей 95 лет!), мать ее мужа была дочерью, родившейся от сожительства экономки царского генерала Звягинцева (Масловка была его имением!) и офицера-сотника, начальника личной охраны генерала. И сотник был чистейших кровей осетином!
Все эти дела давно минувших дней интересны сливом воедино различных кровей, распределением народа по территории России и результатом, то есть поглядеть можно, из каких групп населения что же получается. Безусловно, в должный срок все умирают. Однако, как видим, крестьянин Иван родил Ивана, который уже был бухгалтером. Налицо социальный сдвиг. Бабка Вера «очень хотела стать барыней, да революция помешала», — высмеивала ее позднее невестка Раиса. Иван Иваныч неплохо зарабатывал и успел купить хороший дом в городе Лиски, недалеко от Боброва. В половине его до сих пор живет бабушка Вера. Было куплено и столовое серебро. Невестка, не любившая мать мужа, рассказывала также, что бабка всегда любила вкусненько поесть, одеться и относилась к жизни легко. «Бог даст день — Бог даст пищу» — было бабкиной любимой поговоркой, так сказать, ее жизненным кредо.