— В Вуковаре был отличный исторический музей. Уцелел ли музей? Скажите, пожалуйста, — спросил меня пожилой черногорец в сером мятом костюме в полоску, какие обычно носят крестьяне.
— Музей весь разрушен, — сообщил я. — Под корень, один фундамент остался. Вообще город как срезан весь до высоты полуэтажа. Восстанавливать его нет смысла, сказали эксперты. Легче новый рядом построить. Там и птиц я не видел. Птицы боятся летать над городом, над тем, что от него осталось.
Встал сосед пожилого. Узкоплечий, с бледным лицом. С усиками. Издалека он был разительно похож на Гитлера.
— А зачем бомбили такой прекрасный город, жемчужину, пример архитектуры маленьких городов Австро-Венгерской империи? Что, нельзя было договориться?
— Уф! — сказал я. — Спросите что-нибудь полегче. Там идет война. Не я ее начинал, не мне судить, было ли возможно договориться.
— Варварски разрушили прекрасный город! — воскликнул «Гитлер».
— Вы, наверное, венгр, — сказал я. И тем вызвал взрыв хохота. Венгры считаются у сербов хитрецами. Венгрия спит и видит, как заполучить себе Воеводину, соседнюю сербскую провинцию с большим количеством этнических венгров.
— А что, нужно было отдать землю католикам? — отозвалась женщина в другом конце зала.
— Венгр! Католик! — закричали из задних рядов. — Заткнись!
— Я албанец! — сказал «Гитлер».
— Албанцы хотят уничтожить сербов! Вы все заодно, — закричал человек в сербской конфедератке. Он сидел в заднем ряду. — Русский писец прав: вы все желаете сербам гибели.
— А зачем нам знать про эту вашу войну? — Человек, который показался мне самым спокойным, потому я ткнул в него пальцем, видя, что он тянет руку, желая задать вопрос, оказался не совсем спокойным. — Зачем вы приехали к нам в Черногорию, чтобы возбуждать нас на войну? Вы хотите втянуть нас в войну с Хорватией? — Вот тебе и спокойный седовласый интеллигент с внешностью человека искусства!
— Русский писец приглашен Союзом писателей Черногории, — напомнил залу от стола Бабак-старший.
— Тогда пусть он говорит о литературе, а не призывает нас к войне с католиками. У Черногории своя судьба. Мы не хотим быть втянуты в авантюры Белграда!
— Сербские сербы — наши братья, кретин! — сказал из-за стола Бабак.
Я увидел, как парень в конфедератке вскочил и вдруг, выхватив из одежды револьвер, два раза выстрелил, нет, не в меня, но в потолок.
— Сербия! Сербия! — закричал он.
Вы думаете, черногорцы испугались и разбежались? Ничуть не бывало. Они навалились на парня, скрутили его, а револьвер принесли мне. Очень довольные.
Вот именно в этот момент я их понял и полюбил.
— Скажите, чтоб его не били, — попросил я Бабака.
— Никто его не бил, — заверил меня Бабак-старший. — Мы его знаем. Он хороший парень, просто разволновался перед встречей с вами. Выпил. Мы его отпустили, домой пошел.
— И часто он так?
— Нечасто. Но бывает, когда переволнуется. — Они явно не считали стрельбу происшествием. Потом мы отправились на банкет в ресторан, где умеренно напились.
На обратном пути в одном автомобиле со мной Бабак вдруг попросил своего товарища за рулем изменить маршрут.
— Я хочу вас познакомить с моей семьей.
У профессора оказалась небольшая квартира в пятиэтажном доме на окраине. Открыла нам дверь его жена. Несмотря на поздний час, она была в темной косынке, словно куда-то собралась уходить. Однако на ней было длинное домашнее платье со скромным черно-белым рисунком. Профессор познакомил нас с женой и повел нас в свой кабинет. Как и полагается, основным убранством кабинета были книги. На французском. Жена принесла нам в кабинет бокалы. Брынзу, сушеное мясо и хлеб на одном большом блюде. И удалилась. Профессор достал из шкафа бутылку коньяка и разлил ее. Его товарищ водитель не отказался от коньяка, из чего я понял, что блюстители порядка в Черногории не строги.
— Мы много столетий воевали с турками и, конечно, в результате стали чем-то похожи на них, — признался Бабак-старший после часу ночи. — Мы держим наших женщин взаперти, — он кивнул на дверь, куда давно уже удалилась его жена. — Мужскими компаниями мы проводим вечера, а как их проводят наши женщины? Дома. Вы думаете, моя жена — домохозяйка? Она профессор, как и я. Только профессор испанской и латиноамериканской литературы. Если я ее сейчас подыму и приглашу сюда, она испугается и не пойдет. Потому что это не принято. Поверьте, вы первый гость, которого я пригласил в дом за несколько лет. — Он посмотрел на своего товарища. Тот помолчал. Потом подтвердил:
— Я здесь первый раз.
— В сущности, турки победили нас тем, что отуречили нас, навязали нам не свою веру, но свои обычаи. Православство (он так сказал, «православство») мы отстояли, а вот их обычаи переняли. Они победили нас.
Я стал уговаривать его, что это не так. Но когда его товарищ, проводив меня до моего номера в отеле, оставил меня одного, я, лежа в постели, согласился с пьяным Бабаком: турки их сумели отуречить. Теперь еще им албанцев не хватало.
Утром они явились смирные, опустившие взоры. Причесанные по мере возможности. Очень разящие одеколонами. Дело в том, что мы собрались в Цетинье, к его высокопреосвященству владыке Черногорскому. Поэтому разбойники приняли набожный вид. К ним присоединились еще трое таких же по виду разбойников, и мы пустились в путь. Маленькие наши автомобили проносились мимо больших и величественных гор.
То, что горы черные, — это неверно. Они — серые, там, где они лишены растительности. По современным понятиям, они не такие уж отчаянно-неприступные, хотя столетиями турки не могли туда проникнуть, высшая точка гор — чуть более 2.500 метров. Там, на горах, и устроилась надолго твердыня православия на Балканах — государство православных горных разбойников во главе с владыками из династии Негош. Для того чтобы выжить в борьбе со свирепым противником, они стали еще более свирепыми. Обряд инициации юноши в звание молодого мужчины, юнака, включал в себя непременным условием привезенную на пике голову «турчина». Еще в тридцатые годы XIX века частоколы черногорских селений и самого Цетинье — столицы теократического государства — украшали головы турок. Турецкие власти посылали против Черногории карательные экспедиции. Но выжить свободолюбивых юнаков из Черных Гор так и не смогли. В результате постоянной борьбы выживали сильнейшие. Черногорцы, как правило, великаны, хотя встречаются и люди среднего роста, такие как Бабак-старший. Великий их литератор и вождь Петр Негош был тонким монахом в два метра с лишним. Черногорцы хвастают тем, что победили Наполеона. Действительно, спустившись с гор, они как-то ловким меневром опрокинули войско наполеоновского маршала (вот запамятовал его имя) и обратили его в бегство, захватив французские пушки. Однако черногорцы не любят воевать далеко от дома. Закатив пушки к себе на горы, они успокоились и забыли о войне. Недавно, год назад, история повторилась с точностью до деталей. Черногорцы, видя, как сербы безуспешно осаждают красивейший Дубровник — славянскую Венецию — и не могут вышвырнуть оттуда хорватов, решили прийти на помощь своим. Собрали ополчение и, обрушившись на Дубровник сверху и сбоку (у Черногории есть кусок побережья Адриатики с городками Котор и Бар, дальше к югу они граничат с Албанией), взяли его, повторив подвиги предков. Но, захватив Дубровник, они не захотели воевать дальше. Им даже в голову не пришло попытаться удержать за собой Дубровник, который мог бы стать жемчужиной их туристской индустрии. Они вернулись к своим женам и, говорят, долго пили потом и хвастались.