Сестра Славко подняла ноги на лавку, покрыла их длинной юбкой и теперь сидела, обхватив колени, и глядела на печь, от которой исходил свет. Дрова в печи не догорели, но установился ровный такой жар, обычно предшествующий догоранию. Младшие дети, потирая глаза, исчезли в глубинах темного дома. Закричала какая-то птица или животное.
Княжевич, подхватив автомат под руку, пошел из дому. Покурить. За ним увязался и я.
— Не удержимся мы здесь, — сказал полковник, глядя не на меня, а в темноту гор. — Милошевич нас продаст.
— Не верю, — сказал я. — Я встречался с ним, у меня есть знакомые депутаты-социалисты. Милошевич серб и патриот, как он может предать вас?
— Он серб и патриот, ты прав, рус, ты прав. Но у Слободана есть избиратели, в основном это сербские крестьяне из Восточной Сербии. Они возделывают пшеницу и сливы. Они устали от войны. Блокада лишила их бензина для тракторов и сбыта продукции. Даже если ценой неимоверных усилий им удается посеять и собрать урожай, урожай некуда девать. Раньше пшеница шла за границу. Крестьяне из мамки-Сербии хотят скорейшего окончания войны. Им не наплевать, что будет с нами, но у них есть дети, и их дети ближе им, чем мы и наши дети. Слободан договаривается отдать Книнскую Краiну, хватит ему проблем с Боснийской Сербской республикой. В обмен на снятие блокады он обещал Европе не оказывать нам помощь. Без помощи мамки-Сербии мы долго не протянем…
В горах было тихо. Только ветер, было слышно, плотно втискивается в единственную улочку хутора. Втискиваясь, ветер за что-то задевал, и оно дребезжало, а когда ветер втискивался в некий узкий, невидимый желоб либо дырку, он свистел, втискиваясь.
— Я, знаешь, рус, офицер-то совсем зеленый. Я год только воюю. Мне сейчас шестьдесят два года, я ушел на пенсию в шестьдесят, так и не нюхав пороха, ну учения не считаются. Югославия ни с кем не вела войн, как ты знаешь, с конца Второй мировой. Я ушел на пенсию, уехал в родную деревню, занялся виноградниками. И тут все и началось. Нас вытребовали в армию. Никогда не думал, что мне придется воевать. Мы готовились к войне, да. Но не к гражданской войне между республиками Югославии. Так вот. Нас здесь 350 тысяч сербов, окруженных со всех сторон хорватами. Мы живем тут столетиями. Так исторически сложилось. Это наша земля… Не удержимся мы тут без помощи Сербии…
— Я думал, полковник, что только белградская прозападная интеллигенция выступает против помощи восставшим сербам диаспоры. Печально, что крестьяне в самой Сербии тоже против. Из-за бензина…
Мы помолчали, потом пошли спать.
Разбудили нас на рассвете выстрелы. Сдернув с лица полу военного пальто, я схватил автомат и выбежал из дома. Во дворе уже находились Славко, полковник Княжевич, отец и мать Славко. Только дети отсутствовали. Все прижались к забору.
— Что случилось? — спросил я полковника.
— Пытаюсь понять. — Он выглянул поверх невысокого забора. Как бы в ответ на его появление над забором несколько пуль горячо шлепнули по камням. Теперь стало понятно, что нас обстреливают. Полковник пригнулся. Славко, прислонив ствол своего карабина к плечу, сделал несколько выстрелов куда-то.
— Стреляют от овчарни, — сообщил он нам.
Мы тоже сделали несколько выстрелов по одинокому каменному сараю у въезда в деревню. Нам ответили несколькими очередями. Заржала испуганно лошадь.
Мы ответили несколькими очередями. Лошадь заржала еще сильнее и захрипела.
— Лошадь ранили, — сказал Славко. Отец побежал по двору к каменному загону, в котором поставили на ночь лошадь.
Славко, полковник и я стреляли по сараю одиночными выстрелами, но нам уже никто не отвечал. Прижимаясь к забору, мы стояли, не зная, что предпринять. Полковник выглянул поверх забора. Ответом на его появление была тишина.
— Они ушли, — сказал Славко, также выпрямившийся над забором. — Там за овчарней — ущелье. Они ушли ущельем.
— Кто они??
— Хрваты, кто еще. Кто еще здесь стреляет в сербов? Соседние хрваты, — сказал отец Славко, присоединившийся к нам. — Они убили лошадь. — Отец был спокоен, видимо, еще не понял, что семья лишилась кормилицы. Он был в шоке, потому спокоен.
Мы пошли к загону. Белая лошадь лежала на боку. Под ее мордой собралась мокрая кровь. Глаз лошади был неподвижен.
Вышла сестра Славко и стала плакать. Потом стала кричать. Сжимая худые кулачки, она кинулась к Славко.
— Зачем, зачем ты приехал?! — кричала она. — Если бы ты не приехал, она была бы жива!
Мать увела сестру Славко.
Мы стали собираться и собрались. Отец пытался вручить нам корзину с мясом белой лошади. Но мы наотрез отказались.
Мне так не хотелось уезжать! В предпоследний, как потом оказалось, день моего пребывания в горной мятежной республике я еще и не помышлял об отъезде. Мы заняли один населенный пункт, «поселок городского типа» назывался бы он в России. А на самом деле небольшой городишко N. И мы пошли искать факс. Я, Славко Кошевич и еще двое моих коллег из отряда военной полиции. Дело было в том, что я хотел передать репортаж для московской газеты «Советская Россия», с которой сотрудничал с января 1991 года. Обычный путь передачи текстов с сербских войн был таков: найти кого-то, кто едет в близлежащий венгерский город, дать ему конверт со статьей и адресом на конверте: экспресс-почта из Будапешта ходила исправно, и в неделю, а то и меньше текст мог быть на столе главного редактора Валентина Чикина. Факсовое сообщение было в те годы новым для меня и неизведанным способом передачи моих репортажей на расстояние. Сербы оказались более современными, чем я.
— Зачем посылать статью в Будапешт, можно послать факсом прямо отсюда, — сказал Славко. И мы отправились искать фирму, у которой есть факс.
Мы шли, обвешанные оружием, пыля сапогами, страшные с виду, по улочкам оккупированного нами городка с преимущественно, по-видимому, хорватским населением. И мы заходили во всякие «фирмы». Помню, что преимущественно это были все строительные фирмы. Югославы специализировались по строительству и тогда, и сейчас. Они строят по всему миру и берут недорого. Что сербы, что хорваты — суть разбитные предприимчивые южные славяне, прирожденные контрабандисты, веселые нарушители законов. И во время бойкота сербы гнали цистерны с бензином из Европы через Венгрию якобы в Грецию или Македонию по подложным документам. На самом деле до Греции, конечно, этот бензин не доезжал, а шел прямиком в баки сербских танков и бронемашин. Это я к тому, что в те годы факсы были новшеством и во Франции, а предприимчивые югославы уже вовсю их использовали. Стуча сапогами и бряцая оружием, мы заходили во всякие одноэтажные офисы фирм покоренного города и требовали факс! В третьей фирме нам повезло. Вначале страшно испугавшись нас, брутальных солдат с вонючим и грубым оружием, миловидные секретарши расслабились, как только узнали, что нам нужно.
— А, фотокопиёр! — были счастливы они. Подумать только, этим жутким оккупантам всего-то нужен был факс, передать какие-то их дикие бумаги на расстояние. Всего-то факс. Не изнасиловать нас, нежных секретарш, пришли они, не убить, не отнять собственность, но пришли с причудой — послать некий варварский текст в Москву. В варварскую Москву. Всего-то.