— Послушай, это и мой сын, а не твоя собственность. У каждого из нас своя манера обходиться с ним.
Она уже держала Богдана на руках и смотрела на него вампиром, сладко улыбаясь. А он вырывался, он ведь научился ходить, и ему хотелось ходить, ходить, ходить. Я его понимал.
День рождения номер один начался с того, что он встал ещё до рассвета, и, полный энергии, стал срывать шторы с окон. У нас были такие, знаете, сворачивающиеся мгновенно в рулон серые шторы на окнах. На ночь мы их опускали. Богдан сорвал одну очень профессиональным, косым движением, и она повисла, и рванул вторую. Мальчик он был уже сильный. Я вскочил с постели и встал рядом с ним.
— Богдан! Не сметь! — я взял его за плечи и повернул от окна к нашей кровати.
Тут вскочила жена.
— Отпусти ребёнка!
В глазах её была ненависть. А Богдан даже не кричал, потому что не было причин для крика. Он с удивлением, вытаращив глазёнки, глядел на мать. Она выглядела как фурия. Я не выдержал.
— Слушай, иди ты на хер! Ты заебала меня своими замечаниями! Я всего лишь остановил сына, срывавшего шторы с окон. Я его даже не шлёпнул.
На шум явилась тёща. И приняла мою сторону. Я всё равно оделся и злой, как дьявол, отправился закупать алкоголь для гостей. Мы ожидали с десяток гостей.
К концу вечера скандал вспыхнул опять. Когда ушли журналисты журнала «Хелло!» и большая часть гостей, я уже изнемогал он замечаний жены:
«Он не хочет воды, что ты ему заливаешь в горло воду!»
«Отпусти его, он хочет гулять!»
И её наиболее любимое:
«Не прижимай его так, ты его раздавишь!»
Сами они, все эти женщины, жена, тёща, дочь, плюс чеченка Рита и её дочь-подросток только и делали, что тискали моего сына и прижимали его единственного мужчину на весь этаж. Они ахали, охали и передавали его из рук в руки. Я смотрел на них смотрел и вдруг швырнул в проходящую у дальней стены жену бокалом, за все мои муки. Это было плохо, но это было честно. Все эти женщины, целых пять, создали своеобразный культ личности Богдана. Неуместный, назойливый, и в конечном счёте, вредный для него. У них ни у кого не было мужчины (моя жена была в процессе избавления от меня, тёща изгнала мужа давным-давно, у Риты мужа убили, у двух девочек пятнадцати лет ещё не было мужчин), и они, каждая, перенесли всю свою невротическую нереализованную страсть к мужчинам на Богдана. Он был в опасном положении.
Я швырнул не один бокал. Несколько. При этом я ещё и кричал: «Вы думаете, punk умер? Великий панк жив! Punk is not dead!» Жена ушла в другую комнату и не показывалась.
Пришла тёща и сказала:
— Как вы себя ведёте, Эдуард! Как хулиган-подросток! Я сейчас вызову милицию! Уходите из моего дома.
Оставшиеся гости, горстка, поспешно ушли. И я ушёл. Вместе с моими гостями, мои друзья Александр и Наталья довезли меня ко мне в Сыры и уехали. Помню, что засыпая, я очень мучился тем, что нарушил партийную дисциплину, не вызывал охрану и потому покинул квартиру неохраняемый. Такое нарушение дисциплины непозволительно, думал я во сне. Непозволительно.
Свою семейную жизнь я наутро посчитал законченной. Я знал себя уже столько лет, чтобы безошибочно понять: всё, тупик. Стать нормальным человеком, отцом семейства, мне не удалось. Пусть я и старался. Но мой мощный дух не смог смириться с тем, что меня исподволь затащили под скудно освещённые небеса, где в кустах и кулисах бегают, скрываясь, чёрт знает какие персонажи, Артуры и Петровичи, целая стая женщин разрывает на части и сюсюкает над моим единственным сыном, вырывая его друг у друга.
Своё поведение вчерашним вечером я не одобрил. Помнил я всё прекрасно. Чтобы меня напоить, до сих пор нужно влить в меня добрые полведра спиртного, пьян я вчера не был. Дело в том, что мой гордый дух не выдержал того, что меня пытались сломать. Сделать придатком к семье. Но не удалось. Я попытался вспомнить, что же конкретно вызвало мой гнев, отчего полетел в жену бокал? Пока я приготавливал себе кофе, я перебирал эпизоды вчерашнего вечера. Вот входит мой адвокат Беляк, он же крёстный Богдана. Вот он уходит, долго не задержался. Вот тёща. Приветствует в прихожей не то двоюродную, не то троюродную сестру моей жены с мужем. Оглядывается вокруг:
Тёща: А где же хозяин дома? — обнаруживает выходящего из кухни Богдана. — Ах вот он хозяин, виновник торжества!
Жена (к журналистам «Хелло!»): Сейчас вот усажу Хозяина дома и начинайте, — берёт Богдана в белой рубашечке, лобастый Богдан похож на Ильича Ленина в детстве, сажает в детский стул. — Вот он хозяин, готов!
Вот где trigger вчерашнего скандала. Они, простые, в общем-то женщины, избрали себе хозяином дома моего мальчика. Мальчик беспомощен, у него нет охранников, он зависит от них, женщин, он даже возразить не может, говорить ещё не научился. Ей муж не нужен был, ей нужен был ребёнок! Всё так просто, а Петровичи и Артуры, — это ложный след, даже если актриса и выспалась с одним из них, или даже двумя в разное время.
Кто мне недавно об этом говорил? Кто-то говорил или я где-то прочёл. А, конечно же, я пожаловался своему гуру, Пшеничникову, и тот прислал огромное письмо. Пшеничников написал мне в тюрьму целый том, наверное, писем, после тюрьмы он пишет реже, но никогда не оставляет вопрошающего без ответа. Следует посмотреть в папке «ПШЕНИЧНИКОВ», в папке «ПШЕНИЧНИКОВ». Вот.
«Когда женщина оформляется, когда она лет в двадцать полностью входит в свою половую роль, она начинает искать пути преодоления зависимости от мужчины. Если она выходит замуж, то это желание вообще усиливается до максимума. Место любви у ограниченных людей быстро занимает зависть. Женщина не хочет зависеть, она хочет, чтобы от неё зависели. Изменить и подчинить мужчину невозможно. Поэтому она решает (природа ей подсказывает) завести маленького мужчину, который ещё лет двадцать будет от неё зависим. Природа хитро придумала. Разделив человечество на два пола, каждый из которых энергетически зависим от другого, она обеспечила воспроизведение вида. Всем хочется любви, то есть обладания. Кажется, что брак — это обладание. Вступают в брак, но в браке противоречия ещё более очевидны, ещё более на виду. Женщина решает, что ребёнок — это выход, ей будет кем командовать. А мужчина разрешает ей этот промискуитет. Ведь женщина, по сути, пытается повторить с ребёнком брак. Не сумев подчинить мужчину, сделать его бессильной дойной коровой, она пытается сама родить зависимого от неё мужчину. Заратустра, литературный персонаж, говорил: «Всё в женщине — загадка, и всё имеет разгадку. Эта разгадка — ребёнок. Мужчина для женщины — лишь средство, цель же — дитя»».
Пшеничников, как всегда, положил палец прямо на рану. Всё так. Меня победил мой сын.
Хотя я и посчитал свою семейную жизнь бездыханной, однако она, хромая и тяжело дыша, прожила ещё два месяца.
В середине ноября я написал ей длинное, на семь страниц письмо, объясняющее наши отношения. Среди прочего, я писал:
«Действительно, вы меня выжили. Ну как всегда, намерения у вас благие и серьёзные. Богдану нужна бабушка, ведь ты работаешь, потому бабушка, а где в этой истории я оказываюсь? Я оказываюсь в своём кабинете в Сырах. Моя сексуальная жизнь также практически разрушена, потому что она стала спорадической, иногда. Тихо. Чтоб не разбудить Богдана или тёщу. Для меня важна жизнь моих страстей, а она раздавлена, как червяк <…> Я говорил тебе: давай няню заведём, она будет приходить и уходить, что самое важное. Но ты не хочешь, чтобы Богданом занимался чужой человек. Не собираешься ты, видимо, и отдавать Богдана в детский садик. Ты его никуда не записала и, видимо, не хочешь, чтобы он был в «чужих руках». А я? Неужели все семьи «убивают» отцов ради ребёнка?»