Мне с ними было выгодно скооперироваться. Ну начнем с того, что Мишка обладал даром, мгновенно ухватив банку и кипятильник, тотчас оказаться у одной из нескольких электрических розеток. И никакое количество соперников не могло замедлить Мишку. Он всегда оказывался одним из первых с банкой кипятка в руке втискивающихся в пищёвку. Я таким даром не обладал. Я стремителен во многом другом, но вот так умело, прямо, нагло, как Мишка, я не умею. Да и Юрка так не умеет. У него в тех случаях, когда нет Мишки, получается медленнее. Мишка самый расторопный. Вскипятил, чай туда бросил, крышкой закрыл и уже протискивается в пищёвке, уже присел. Тут кого-то подвинул, там взял табурет, и вот мы уже сидим и передаем друг другу чашку с цветком. Два-три глотка и передал мне, а я Юрке. В зэковской жизни глоток горячего чаища и сигарета очень важны. Это на воле есть еще другие удовольствия. А у зэков других нет. Потому этот резкий крепкий вкус чая, сопровождаемый липкой конфеткой, о, сил нет даже приблизительно выразить тот восторг, который испытывает измученный зэк, получая райский глоток в свой — иногда беззубый и уж точно попорченный — рот. О, восторг! Потому мне с ними было удобно. Я знал, что пока я там иду, а уж Мишка все успел. Цены ему нет, Мишке, всегда думал я. Не будь его, я бы свой чай не всегда пил. А так мы его пили втроем всякий раз, как выдавалась пара-тройка минут.
Мои австро-венгерские друзья военнопленные, может быть, обязаны своим высоким рейтингом интеллигентности своей крови? — думал я иногда. Обе фамилии венгерского происхождения, это я знал безусловно. Так как я бывал и в Венгрии несколько раз и часто ездил на сербские войны через населенную в основном венграми сербскую провинцию Воеводину. Юрка, строгий и деловой Юрка Карлаш. И нестрогий, но тоже деловой Рыжий Ярош. Откуда в них иначе эта чуть ли не пуританская деловитость? Откуда прилежность в обращении с бумагами? Казалось бы, Карлаш должен был бы быть, как все рокеры, расхлябанным и истеричным, а Мишка — вчерашний школьник — вообще мог быть разъебаем, а не помощником подполковника экономиста. Без сомнения это западная кровь делает моих хлебников деловитыми и пунктуальными. В 2000 году в Красноярске я посетил, помню, детский дом, который содержал тогда на свои средства известный предприниматель Анатолий Быков. Там среди детей с ужасными судьбами жила и маленькая цыганка лет четырех. Я только вошел, а она тотчас метнулась ко мне и к моим кольцам и стала хватать меня за руки, пытаясь снять с меня кольца. Следует сказать, что я ношу несколько серебряных колец и серебряный перстень с черным камнем в память о людях, которые мне эти кольца дарили. Так вот, маленькая цыганка, мне сказали, была оставлена у дверей церкви новорожденной. Это редкий случай, поскольку обыкновенно цыгане своих детей не оставляют. Она выросла в детдоме из младенца и никогда никаких цыган в своей коротенькой жизни не видела. Однако она любит петь и плясать и сходит с ума, увидев на посетителях кольца. Стремится их снять и надеть на себя. Получается, что некая «цыганскость» — это врожденная психоконституция и поведенческая модель, передаваемая, по-видимому, с кровью, поскольку сказать «с молоком матери» было бы в данном случае неуместно. Сколько там раз ее кормила мать, перед тем как оставить?! Может, ни одного. Вот, а в моих хлебниках психоконституция и поведенческая модель австро-венгерские и западные, несмотря на то что своих отцов Юрка и Мишка едва знают. Да и в отцах их якобы, во всяком случае оба так утверждают, ничего австро-венгерского нет.
О, наша кровь! Что творишь ты с нами! Когда я вспоминаю некоторые безумные моменты моей жизни, я отношу их к влиянию осетинской крови. Она течет во мне, побулькивая, вместе с татарской. Многие поступки моей жизни были иррациональны. Хотя, ей-богу, я даже не знаю, иррациональны ли осетины или нет. Я встречал в жизни не так много осетин, чтобы вывести формулу их характера. В ответ на вопрос корреспондента «МК», как я себя веду в колонии №13, Хозяин сказал: «Он взрослый и образованный человек и ведет себя соответственно». В своем ответе журналисту Хозяин затронул только внешнюю сторону моего Я. Там, внутри меня, бурлят кипучие крови, и чего еще они набурлят, Хозяин!
Вчера меня вызвали к нему, к Хозяину. Согласно моим расчетам, меня должны были вызвать в первый четверг июля. А вызвали вчера, на три недели раньше. Я не сразу понял, зачем же меня вызвали. В этот раз я не стоял на плацу, но Антон провел меня мимо поста №1 СДП, где сидели два козла, прямо в здание администрации. Два эти beau garçons, то есть козлы, были свежие, высокие, каменноликие и поглядели на меня с уважением. Получалось, что Хозяин занимается мной персонально, и одно это уже вызывало у beau garçons благоговение. То же благоговение я прочитал на лице завхоза администрации — еще более статного и высокого парубка, который сделал бы честь и Кремлевскому полку и гвардейцам Букингемского или Елисейского дворцов. Я положил мое кепи туда же на лестничную площадку и тотчас увидел, что, помимо моего, там лежат лишь два кепи. Я прошествовал в сопровождении Антона и завхоза администрации Волкова по коридору, но не к двери Хозяина, а к двери кабинета Алексеева. Там стоял одинокий зэк и волновался.
— С тобой хочет поговорить судья, — пояснил мне парубок Волков. — Зайдешь после этого, — кивнул он на кусающего губы зэка. По виду зэк был азербайджанец.
Через минут этак пятнадцать из кабинета вышел незнакомый мне зэк. Счастливый. Было видно, что его либо освободят по УДО, либо переведут на поселение. Было видно, что суд решил в его пользу. Вообще говоря, суд может состояться только в том случае, если колония поддержала тебя и дала характеристику. И сам факт, что суд происходит, говорит в пользу того, что зэк получит то, чего добивается, чего просит. Несчастливым зэк выходит тогда, когда вокруг именно этого зэка клубятся и вихри враждебные, и вихри дружелюбные. Такое бывает крайне редко. Если уж колония дает тебе «добро» на УДО, суд редко отказывает. Тот, что волновался, ушел в кабинет, и вместо него стал волноваться я. Неужели меня и вправду отпустят? — думал я. И почему судья явился так быстро? Судья города Энгельса приезжает на выездные сессии в колонию №13 раз в месяц. А мой адвокат Беляк, там ли он, в кабинете? Предупредили ли они его? Вызвали ли из Москвы? Я стоял и начал терзаться всеми этими вопросами. Коридор администрации, его деревянный пол, отпидарасенный, может быть, французским мылом, благоухал, как кабинет в борделе. Я начал переминаться с ноги на ногу, что никак не соответствовало моему представлению о себе. Неужели меня выпустят так скоро? Может быть, сегодня?
Через сгусток времени вышел злой азербайджанец, бормоча непонятные мне фразы на русском, впрочем, языке. А вслед за ним из двери посыпались горохом офицеры, этак пятеро, не меньше, и несколько вольнонаемных женщин. За ними вышла еще одна вольнонаемная в шелковом платье цветами, а с нею прапорщик с дубинкой. Вольнонаемная сказала мне: «Зайдите, Савенко, судья хочет с вами поговорить».
Я отметил, что она употребила ту же форму, что и завхоз Волков: «хочет поговорить». Значит, судить он меня не будет?
Я вошел. Судья средних лет, среднего роста, бледный не по-летнему и с усиками, в расстегнутой мантии, чуть позже он ее снял при мне и остался в сером костюме, сказал, возлагая мантию на спинку стула: