— Извините, я что-то не то сказал? Вы этого не знали?
Женщина сумела прийти в себя настолько, что нашла в себе силы солгать.
— Ну конечно, я знала — что-то знала. — Она понимала, что ее ответ прозвучал неубедительно. Но был ли выбор? Признать, что муж до сих пор остается для нее тайной — и большая часть того, что занимает его разум каждый день, для нее недоступная территория. И что эта неизвестность влекла ее к Алексу, отталкивала и пугала с самой первой встречи?
— А разве вам не следовало бы попытаться найти человека, который напал на Алекса? — дрогнувшим голосом спросила Габриэль.
— Я должен расследовать факты, мадам, — чопорно ответил Леклер. — Нельзя исключать, что человек, напавший на вашего мужа, знал его в прошлом или затаил обиду. Я лишь задал вопрос своему знакомому в ЦЕРНе — не по официальным каналам, естественно, и со строжайшим соблюдением конфиденциальности: почему он ушел?
— И этот ваш знакомый сказал, что у Алекса был нервный срыв и что он придумал историю о таинственном грабителе?
— Нет, я лишь пытаюсь разобраться в обстоятельствах дела. — Инспектор опустошил свой бокал одним глотком. — Прошу меня извинить, мне не следует вас больше отвлекать.
— Хотите выпить еще?
— Нет. — Леклер прижал пальцы к губам, чтобы сдержать отрыжку. — Мне нужно уходить. Благодарю вас. — Он старомодно поклонился и посмотрел на казненного убийцу. — А что же совершил этот несчастный?
— Убил старика, который поймал его, когда тот пытался украсть одеяло с электроподогревом. Сначала застрелил, а потом ударил ножом. Он провел двенадцать лет в камере смертников. Когда его последнюю апелляцию отклонили, он получил смертельную инъекцию.
— Какое варварство, — пробормотал Леклер, но что он имел в виду — преступление, наказание или то, что Габриэль сделала из него, — она так и не поняла.
Потом Леклер сидел в своей машине, припаркованной на другой стороне улицы, и, положив блокнот на колено, записывал все, что помнил. Через окно галереи он видел, как люди толпятся вокруг Габриэль и ее маленькую темную фигуру освещают вспышки фотоаппаратов. Он решил, что сама Габриэль понравилась ему гораздо больше, чем ее выставка. Три тысячи франков за несколько кусочков стекла с черепом лошади? Инспектор надул щеки. «Господи, за такие деньги можно купить достойное домашнее животное — целиком, а не одну только голову — за половину этих денег».
Он закончил записывать, просмотрел еще раз свои заметки, словно процесс случайных ассоциаций мог помочь ему найти улики, которых он сразу не заметил. Его приятель в ЦЕРНе сразу просмотрел личное досье бывшего сотрудника, и Леклер зафиксировал основные моменты его карьеры: Хоффман присоединился к команде, которая управляла большим электрон-позитронным коллайдером, в возрасте двадцати семи лет, став одним из немногих американцев, работавших в проекте в то время; глава его секции считал Хоффмана самым сильным математиком из всех, кто участвовал в разработках.
В процессе он переключился с работы над конструкцией нового ускорителя частиц, Большого адронного коллайдера, на программное обеспечение и компьютерные системы, которые должны были анализировать миллиарды единиц информации, получаемой от экспериментов. Затем, после длительного периода очень напряженной работы, его поведение стало настолько странным, что коллеги начали на него жаловаться, и представители системы безопасности предложили ему покинуть ЦЕРН. Наконец, после долгого пребывания на больничном его контракт аннулировали.
Леклер не сомневался, что Габриэль Хоффман ничего не знала о нервном расстройстве мужа: еще одна из ее милых черт — полная неспособность лгать. Таким образом, Хоффман оставался тайной для всех — для коллег-ученых, финансового мира и даже для жены. Инспектор обвел в кружок имя Хьюго Квери.
Размышления Леклера прервал шум мощного двигателя; он поднял взгляд и увидел угольно-черный «Мерседес» с включенными фарами, который подъезжал к галерее. Автомобиль еще продолжал двигаться, когда мощная фигура в темном костюме выскочила на тротуар с пассажирского сиденья; телохранитель быстро проверил улицу впереди и сзади, после чего распахнул заднюю дверцу. Стоявшие рядом люди с сигаретами и бокалами шампанского лениво повернулись, чтобы посмотреть на вновь прибывшего, а потом равнодушно отвернулись, когда его быстро провели в галерею.
Даже в те моменты, когда мы оказываемся в одиночестве, как часто мы вспоминаем с удовольствием или болью о том, что другие думают о нас — об их воображаемом одобрении или порицании; и все это есть следствие сопереживания, фундаментального элемента социальных инстинктов. Человек, который полностью лишен таких инстинктов, является противоестественным чудовищем.
Чарлз Дарвин.
Происхождение видов (1859)
Практическое отсутствие информации о Хоффмане — его таинственный облик — было достигнуто не без усилий. Однажды, в начальный период создания «Хоффман инвестмент текнолоджиз», когда под управлением компании находилось лишь около двух миллиардов долларов, он пригласил представителей из старейшей швейцарской фирмы по связям с общественностью на завтрак в отель «Президент Уилсон». И предложил им сделку: ежегодные выплаты в двести тысяч швейцарских франков в обмен за изъятие его имени из всех газет. Поставил только одно условие: за каждое упоминание он будет вычитать десять тысяч франков из их гонорара; если же такое произойдет более двадцати раз в год, фирма начнет платить ему.
После длительной дискуссии партнеры приняли его условия и дали советы, прямо противоположные тем, что обычно предлагали своим клиентам. Александр не должен делать никаких публичных благотворительных вкладов, ему не следует поддерживать политические партии, участвовать в торжественных обедах или церемониях награждения, встречаться с журналистами, попадать в какие-либо списки богатых людей, поддерживать учебные заведения и выступать там с лекциями или речами. Тем редким журналистам, которые пытались найти какую-то информацию о нем, предлагалось обратиться к главным брокерам компании, и те охотно брали на себя ответственность за процветание фонда или — если газетчики проявляли выдающуюся настойчивость — их отправляли к Квери. Партнеры всякий раз получали гонорар полностью, а Хоффман продолжал наслаждаться анонимностью.
Вот почему посещение первой выставки Габриэль стало для него необычным опытом, можно даже сказать, суровым испытанием. В тот момент, когда Александр вышел из машины, пересек тротуар и оказался в шумной галерее, у него возникло желание развернуться и сбежать. Люди, которых он, наверное, видел раньше — друзья Габриэль, — подходили к нему и о чем-то заговаривали. Хоффман мог в уме перемножать пятизначные числа, но лица забывал моментально. Казалось, таким образом компенсировались другие его достоинства. Он слышал обычные бессмысленные и глупые слова, но не брал их в голову. Осознавал, что бормочет какие-то ответы, далеко не всегда адекватные. Ему предложили бокал шампанского, но он выбрал воду и тут только заметил, что с противоположной стороны зала на него смотрит Боб Уолтон.