D2. См. В5. Ч. и Дж. – единственные два человека, которые знали заранее (за день), что у Дж. в кабинете, когда все соберутся на встречу с Ч., будет яд.
D3. Беседа Ч. с Нитой накануне вечером; его отказ рассказать об этой встрече больше или объяснить, почему он первоначально сообщил нам, что не говорил с Н. относительно развода Дж. – А. «Думаю, я внес покой в душу бедняжки», – очень странно, – и он не внес покоя: см. А4.
D4. «Для совершения crimes passionels, суперинтендант, существуют и другие причины, не только ревность». Когда Ч. произнес эти слова, был ли это выстрел в воздух? Ср. слова Харки, сказанные в ресторане перед покушением на Джимми.
D5. Чарльз забрал свои письма Н., но оставил ленточку, потому что «пурпурно-красный цвет – он же мне так не идет». Что ж, может быть…
D6. Актерские наклонности Чарльза. Но ведь не он выложил фотографии на пол и поставил эскизы Мерриона на книжную полку.
D7. См. А9. Нита также сказала Брайану: «Как мне хотелось верить ему. Теперь мне некому верить».
D8. Заявление Алисы: «Я думала, он расспрашивает меня о разводе в своих собственных интересах». Ее слова, что Ч. сделал бы все ради того, чтобы сохранить ее брак, если бы счел, что его стоит сохранить. Она пришла в сильное волнение, когда я спросил, рассказывал ли ей Ч., что дал Ните последний шанс отпустить Джимми.
D9. Но если А. не лжет, Чарльз не мог заполучить капсулу с ядом, которая была у Джимми, до убийства (?) или после. Но «штульцевскую штучку» нашли в вещах Чарльза.
D10. Поразительные переходы Чарльза от искренности к уклончивости во время сегодняшнего разговора в клубе. Его настойчивые утверждения, что Алиса всегда говорит правду. Его последние слова при уходе: «Теперь вы это сделали». Любопытно: почему «вы»?
Найджел долго еще перекладывал свои бумажки, искал для них подходящее место и видел, что одна непременно оставалась неприкаянной, упорно не желая вписываться в складывающуюся картину; наконец его позвали к телефону. Звонил Джимми Лейк, приглашал его на ужин. Да, Чарльз будет. Алиса? Нет, Алиса берет себе на вечер отгул.
Поначалу это насторожило Найджела. У него засосало под ложечкой: вот, вот оно!.. Нельзя сказать, чтобы приглашение было для него неожиданностью: он ведь сам целый день сегодня трудился, чтобы растормошить, раздразнить преступника, и было бы удивительно, если бы тот так или иначе не высунул голову из берлоги. Но Найджела не слишком-то привлекала активная роль в финальном акте этой мрачной и, увы, отнюдь не возвышающей душу трагедии. В то же время, видя, как последний кусочек мозаики никак не желает вписываться в складывающуюся картину, он все еще не знал, чем в конце концов обернется эта трагедия.
Часа через два, потягивая шерри в кабинете у Джимми, Найджел обратил внимание на две вещи: во-первых, Чарльз Кеннингтон пребывает в крайне возбужденном состоянии, во-вторых, между ним и его зятем явно есть какая-то напряженность, то и дело пробивающаяся сквозь камуфляж вежливости и светских условностей. Майор Кеннингтон много пил. Еще за ленчем Найджел заметил, что он обжора, ест много и шумно, а спиртное опрокидывает рюмку за рюмкой. Он поставил виски рядом с собой и за десять минут пропустил три бокала. Можно было подумать, что он намеренно взвинчивает себя, готовясь к какому-то серьезному или даже опасному делу. Иначе пришлось бы предположить, что у человека, захватившего Штульца, не в порядке нервы. Чарльза и Джимми вместе Найджел не видел с той фатальной встречи в директорском кабинете. Он не знал, говорили ли они – и если говорили, то насколько подробно – о преступлении. Но он не мог не заметить, что каждый из них обращается только к Найджелу и оба избегают смотреть друг другу в глаза, как люди, которые сильно повздорили и не успели еще восстановить отношения. У Джимми Лейка вежливость была естественной, врожденной чертой, его раздражение проявлялось лишь в том, что он никак не мог сосредоточиться, с трудом заставляя себя внимательно слушать Найджела. Что касается Чарльза Кеннингтона, о нем можно было сказать только, что он вел себя вызывающе. Куда девались его обаяние и очаровательная непосредственность, которые сглаживали самые экстравагантные его выходки? Сейчас, развязно, даже глумливо посмеиваясь над тем, как Джимми до войны занимался связями с общественностью, он был просто-напросто непристоен. Он держался так оскорбительно, словно пытался спровоцировать Джимми на драку.
– Подумать только, и как это Алиса до сих пор не вывела Джимми в одном из своих романов? – закончил он свою тираду. – Он же так и просится к ней на страницы, наш украшатель витрин, наш присяжный очковтиратель! Ей-богу, он бы всю Англию размалевал, как перед крикетным матчем с Австралией.
– А я так и делал, – негромко, сухо сказал Джимми. – Это моя работа.
– Ну вот, а всю войну он просидел с кривым зеркалом – или как называется зеркало, которое кривое делает прямым?.. Пудрил англичанам мозги, какие наши солдатики удивительные, какие храбрые, какие прилежные, какие демократичные, какие…
– А что, они разве не были удивительными? Даже Чарльз вел себя не так уж и плохо.
– Медаль за примерное поведение – от тебя! Это же бесчестье…
– Пойдемте ужинать, – решительно прервал его Джимми.
На буфете в элегантной, отделанной белыми панелями столовой были приготовлены холодный цыпленок, салат, бисквиты в вине со взбитыми сливками и поднос с напитками.
– Не возражаешь? – обратился Джимми к Чарльзу, показывая на цыпленка. – Я еще не могу резать: плечо… А Найджел может отрезать мне. Очень приятно чувствовать себя совершенно беспомощным. Как будто вернулся в детство…
Наконец еда была разложена по тарелкам; Чарльз Кеннингтон, взяв вилку, обернулся к Найджелу.
– Ну что ж, Найджел, мы оба сгораем от нетерпения услышать последние новости о преступлении. Потому мы и пригласили тебя: надеюсь, ты понимаешь? Давай, мой дорогой, смелей, не оставляй нас во тьме неведения. Или, может, ты спрятал под столом своего грозного суперинтенданта и он только и ждет, когда мы что-нибудь ляпнем, чтобы тут же нас сцапать? Если так, лучше я буду держать язык за зубами.
– Ты действительно сгораешь от нетерпения? – спросил Найджел, пристально поглядев на него.
– Конечно. За нашего хозяина, впрочем, не отвечаю.
– Полагаю, я могу за себя ответить, Чарльз. Пускай Найджел расскажет нам столько, сколько сочтет нужным.
– Ладно, будь по-вашему, – сказал Найджел. – Пожалуй, я начну со своей версии.
– Ага, со своей, – заметил директор, мягко улыбнувшись. – Она отличается от той версии, которую, по вашим словам, разработал суперинтендант?
– Нет, не отличается. Это – моя версия. Извините меня за обман. Поначалу так было нужно.
– Да он же двуликое чудовище, Джимми, этот твой синеглазый вольнонаемный с лицом агнца. Тебе давно следовало бы выгнать его. Он еще выроет тебе могилу.
– Заткнись же наконец, Чарльз! Болтаешь, болтаешь, болтаешь целый день. Дашь ты Найджелу говорить или нет?