– А в мой дом, по-вашему, тоже можно всем заходить?! – воскликнул я. – Вы имели наглость обыскать его сегодня вечером в моё отсутствие.
Он вздрогнул, и на лице его появилось крайнее волнение.
– Клянусь вам, что я тут ни при чём! – воскликнул он. – Я никогда в жизни не переступал порога вашего дома. О сэр, поверьте мне, вам грозит опасность, вам следует остерегаться.
– Ну вас к чёрту! – сказал я. – Я видел, как вы ударили старика, думая, что вас никто не заметит. Я был около вашей хижины и знаю всё. Если только в Англии существуют законы, вас повесят за ваше преступление. А что касается меня, то я старый солдат, я вооружён и запирать дверь не буду. Но если вы или какой-нибудь другой негодяй попробует перешагнуть мой порог, то поплатится своей шкурой.
С этими словами я повернулся и направился в свою хижину. Когда я оглянулся, он ещё глядел мне вслед – мрачная фигура с низко опущенной головой. Я беспокойно спал всю эту ночь, но больше ничего не слышал о загадочном страже; его не было и утром, когда я выглянул из-за двери.
В течение двух дней ветер свежел и усиливался, налетали шквалы дождя. Наконец на третью ночь разразилась самая яростная буря, какую я когда-либо наблюдал в Англии. Гром ревел и грохотал над головой, непрерывное сверкание молний озаряло небо. Ветер дул порывами, то уносясь с рыданием вдаль, то вдруг грохоча и воя у моего окна и заставляя дребезжать стёкла в рамах. Я чувствовал, что уснуть не смогу. Не мог и читать. Я наполовину приглушил свет лампы и, откинувшись на спинку стула, предался мечтам. По всей вероятности, я потерял всякое представление о времени, потому что не помню, как долго сидел так, на грани между размышлениями и дремотой. Наконец около трёх или, может быть, четырёх часов я, вздрогнув, пришёл в себя – не только пришёл в себя: все чувства, все нервы мои были напряжены. Оглядевшись в тусклом свете, я не обнаружил ничего, что могло бы оправдать мой внезапный трепет. Знакомая комната, окно, затуманенное дождём, и крепкая деревянная дверь – всё было по-прежнему. Я стал убеждать себя, что какие-нибудь бесформенные грёзы вызвали эту неприятную дрожь, как вдруг в одно мгновение понял, в чём дело. Это был звук шагов человека около моей хижины. В паузах между ударами грома, в шуме дождя и ветра я мог различить тихие, крадущиеся шаги. Я сидел затаив дыхание, вслушиваясь в эти жуткие звуки. Шаги остановились у самой моей двери. Теперь я слышал затруднённое дыхание и одышку, как будто этот человек шёл издалека и очень торопился. Сейчас одна только дверь отделяла меня от ночного бродяги, который с трудом переводил дыхание. Я не трус, но ночная буря и смутные предостережения, которые мне делали, а также близость этого странного посетителя в такой степени лишили меня присутствия духа, что я не мог вымолвить ни слова. И всё же я протянул руку и схватил свою саблю, устремив пристальный взгляд на дверь. Я от всего сердца хотел одного: чтобы всё скорее кончилось. Любая явная опасность была лучше этого страшного безмолвия, нарушаемого только тяжёлым дыханием.
В мерцающем свете угасающей лампы я увидел, что щеколда моей двери пришла в движение, как будто на неё производилось лёгкое давление снаружи. Она медленно поднялась, пока не освободилась от скобы, затем последовала пауза примерно на десять секунд, в продолжение которых я сидел с широко раскрытыми глазами и обнажённой саблей. Потом очень медленно дверь стала поворачиваться на петлях, и свежий ночной воздух со свистом проник через щель. Кто-то действовал очень осторожно: ржавые петли не издали ни звука. Когда дверь приоткрылась, я разглядел на пороге тёмную призрачную фигуру и бледное лицо, обращённое ко мне. Лицо было человеческое, но в глазах не было ничего похожего на человеческий взгляд. Они, казалось, горели в темноте зеленоватым блеском. Вскочив со стула, я поднял было обнажённую саблю, как вдруг какая-то вторая фигура с диким криком бросилась к двери. При виде её мой призрачный посетитель испустил пронзительный вопль и побежал через болота, визжа, как побитая собака.
Дрожа от недавнего страха, я стоял в дверях, вглядываясь в ночную мглу. В моих ушах всё ещё звенели резкие крики беглецов. В этот момент яркая вспышка молнии осветила, как днём, всю местность. При этом свете я разглядел далеко на склоне холма две неясные фигуры, бегущие друг за другом с невероятной быстротой по заросшей вереском местности. Даже на таком расстоянии различие между ними не давало возможности ошибиться: первый был маленький человечек, которого я считал мёртвым, второй – мой сосед Хирург. Короткое мгновение я видел их чётко и ясно в неземном свете молнии, затем тьма сомкнулась над ними и они исчезли.
Когда я повернулся, чтобы войти в своё жилище, моя нога наступила на что-то лежащее на пороге. Наклонившись, я поднял этот предмет. Это был прямой нож, сделанный целиком из свинца и такой мягкий и хрупкий, что казалось странным, что его могли применить в качестве оружия. Чтобы сделать его более безопасным, конец ножа был срезан. Остриё, однако, было всё же старательно отточено на камне, что было видно по царапинам, и следовательно, оно всё же было опасным оружием в руках решительного человека. Нож, очевидно, выпал из рук старика в тот миг, когда неожиданное появление Хирурга обратило его в бегство. Не могло быть ни малейшего сомнения в цели появления моего ночного посетителя.
Но что же произошло? – спросите вы. В своей бродячей жизни я не раз встречался с такими же странными, удивительными происшествиями, как описанные мною события. Они также нуждались в исчерпывающих объяснениях. Жизнь – великий творец удивительных историй, но она, как правило, заканчивает их, не считаясь ни с какими законами художественного вымысла. Сейчас, когда я это пишу, передо мною лежит письмо, которое я могу привести без всяких пояснений. Оно сделает понятным всё, что могло показаться таинственным.
Лечебница для душевнобольных в Киркби.
4 сентября 1885 года.
Сэр!
Я понимаю, что обязан принести вам свои извинения и объяснить весьма необычные и, с вашей точки зрения, даже загадочные события, которые недавно имели место и вторглись в вашу уединённую жизнь. Я должен был бы прийти к вам в то утро, когда мне удалось разыскать своего отца. Но, зная ваше нерасположение к посетителям, а также – надеюсь, что вы мне простите это выражение, – зная ваш весьма вспыльчивый нрав, я решил, что лучше обратиться к вам с этим письмом. Во время нашего последнего разговора мне следовало сказать вам то, что я говорю сейчас. Но ваш намёк на какое-то преступление, в котором вы считали меня повинным, а также ваш неожиданный уход не позволил мне сделать это.
Мой бедный отец был трудолюбивым практикующим врачом в Бирмингеме, где до сих пор помнят и уважают его. Десять лет тому назад у него начали проявляться признаки душевного расстройства, которые мы приписывали переутомлению и солнечному удару. Чувствуя себя некомпетентными в этом деле, имеющем столь большое значение, мы сразу обратились к весьма авторитетным лицам в Бирмингеме и Лондоне. В числе прочих мы консультировались с выдающимся психиатром мистером Фрейзром Брауном, который дал заключение о заболевании моего отца. Его болезнь по своей природе спорадична, но опасна во время пароксизмов. „Она может привести к одержимости манией убийства или религиозной мании, – сказал он, – а может быть, одновременно к тому и другому. Месяцами он может быть совершенно здоровым, как мы все, а потом вдруг его болезнь проявится. Вы возьмёте на себя большую ответственность, – добавил психиатр, – если оставите его без присмотра“.