Спустя несколько месяцев управляющий Ольгогродским замком получил от хозяина письмо, в котором тот приказывал подготовить достойную встречу ему и его новой супруге. Письмо заканчивалось следующим распоряжением: «Насколько мне известно, в подвалах замка всё ещё содержатся несчастные, посаженные в темницу при жизни отца моего. Приказываю немедленно освободить всех до единого. Пусть это будет моим первым деянием во славу Господа, благословившего меня бесконечным счастьем!»
Анеля страстно желала вновь увидеть родные края, и они покинули Вену сразу же после венчания, хотя на дворе была только середина января.
Уже совсем стемнело, когда запряжённая четвёркой коней карета остановилась перед парадным крыльцом Ольгогродского замка. Пока слуга открывал дверцу, с другой стороны кареты, где сидела Анеля, появился какой-то бродяга, выпрашивающий милостыню. Радуясь, что может совершить богоугодное дело на пороге своего нового дома, Анеля подала нищему немного денег. К её удивлению, тот вместо благодарности швырнул подачку к ногам молодой женщины и разразился диким хохотом, одновременно корча свирепые рожи и бросая на неё угрожающие взгляды из-под густых, косматых бровей. Это странное событие вывело Анельку из равновесия и на некоторое время омрачило её безоблачно-счастливое настроение. К счастью, рядом был Леон, который утешил и ободрил её, а уж в объятиях любимого мужа она быстро позабыла обо всём, кроме счастья быть единственным предметом его пылкого обожания.
Усталые и возбуждённые с дороги, супруги были рады как следует отдохнуть в первую ночь под сводами замка. Вскоре всё вокруг и внутри погрузилось во мрак и безмолвие. Прошло несколько ночных часов, как вдруг сразу из нескольких окон взметнулись языки пламени. Пожар мгновенно распространился и минутой позже бушевал уже с невиданной свирепостью, охватив здание сплошным кольцом. Пламя вздымалось всё выше и выше, оконные стёкла лопались одно за другим, клубы едкого дыма проникали в самые отдалённые уголки замка.
Одинокая мужская фигура пробиралась крадучись по снежным сугробам, подобно савану окутавшим пустынные поля. Как ни осторожна была его поступь, скрип мёрзлого снега под ногами разносился далеко вокруг. Этим человеком был тот самый бродяга, что так напугал Анелю. Поднявшись на небольшую возвышенность, он остановился и обернулся, чтобы насладиться страшным зрелищем пожара.
– Не томиться больше безвинно несчастным всю свою жизнь в твоих подвалах! – воскликнул он. – В чём было моё преступление? Всего лишь в том, что я напомнил хозяину о его низком происхождении! И за это меня разлучили с моим единственным ребёнком – моей любимой малышкой Анелькой! В их сердцах не нашлось жалости для бедной сиротки – так пускай теперь все они сгинут в огне!
Внезапно в одном из больших окон замка показалась прекрасная фигура молодой женщины. Она старается найти путь к спасению, но тщетны её усилия. Всего на мгновение возникла облачённая в белое красавица на фоне пылающих гардин и охваченных пламенем стен и тут же сгинула, поглощённая огненной стихией. За спиной несчастной мелькнула другая фигура – мужская. Он пытается помочь женщине, но его попытка терпит фиаско. Никому больше не видать их живыми.
Эта ужасная сцена устрашила даже самого поджигателя. Опрометью бросился он прочь, зажимая уши ладонями, чтобы не слышать грохота рушащихся стен, и всё ускоряя и ускоряя свой бег.
Наутро крестьяне нашли в снегу тело замёрзшего человека. Милосердное Провидение сжалилось над страдальцем, долгие годы томившимся в заключении, не дав тому испытать перед кончиной новые муки от сознания того, что он собственными руками предал жестокой смерти в языках пламени ту, что была когда-то его возлюбленной дочуркой, – бывшую крепостную сиротку из Побереже.
1854
Прошло без малого тридцать лет с той поры, как мы с мужем – то было вскоре после нашей свадьбы – посетили Лоуфорд-Холл, старинное поместье неподалёку от Рэгби, повидать которое мне хотелось давно. Припоминаю, что я добиралась туда одна, на почтовых из Ковентри – города, в окрестностях которого мы накануне остановились. Муж мой уехал двумя днями раньше: здесь, в графстве Уорвик, проводились скачки, и на них семейство Лоуфорд выставляло своего любимого скакуна. На следующий же день мужу предстояло вместе со старым баронетом отправиться на охоту в его имение. Погода была тоскливая, шёл дождь, и в доме, где мы тогда остановились, я отыскала в библиотеке старую книгу судебных записей, и в ней мне встретились кое-какие сведения о Лоуфорд-Холле.
В течение трёх часов, в укромном уголке старой комнаты Елизаветинской эпохи, где кавалеры на портретах в стиле Ван Дейка, казалось, страстно желали выйти из своих рам, чтобы побеседовать со мной, я сидела, погрузившись в чтение странного и ужасного дела об отравлении, шестьдесят лет назад потрясшего всё графство Уорвик. Бывают дни, когда мозг становится необыкновенно восприимчив к разного рода впечатлениям. И все подробности того преступления по какой-то странной причине предстали перед моим внутренним взором или, вернее сказать, оказались запечатлены зрительной памятью с чёткостью и живостью почти болезненными.
Я как бы видела огромную драпированную кровать с балдахином, на которой лежал богатый вельможа. А вот худая, в манере Хогарта [95] , фигура его младшего сводного брата в костюме той эпохи – он крадётся в тени широкой дубовой лестницы. Вот я вижу, как он проходит мимо кровати больного к камину, на котором длинным рядом составлены склянки с разного рода снадобьями. Вижу, как его дрожащая, тонкая и бледная рука, окаймлённая кружевами, наполовину выплёскивает содержимое одного из фиалов и наливает в него лавровую воду, которую он с жестоким тщанием только что приготовил, запершись у себя в комнате. Я слышу страшный крик умирающего в тот миг, когда сводный брат склоняется над ним. Мне слышен также стук копыт – это лошадь доктора мчится рысью по Рэгби-роуд. Мне видится строгое лицо человека в чёрном, когда он, стоя у ложа, приподнимает холодную, как бы вылепленную из воска голову и опускает её с короткими торжественными словами:
– Слишком поздно. Он умер!
Затем я следую за врачом в кабинет, и здесь убийца с лицемерной печалью сообщает ему вымысел о причинах случившегося с братом приступа и с дьявольской ловкостью предотвращает осмотр тела. Потом я вижу, как отравитель идёт по тихому осеннему саду. Вот он проходит мимо лавра, с которого накануне сорвал роковые листья [96] , и смотрит на него с горькой усмешкой. Теперь он останавливается, и я слышу, как он с ликованием говорит старому садовнику, который отдыхает, опершись на лопату: