Итак, в моём кабинете стоит зеркало в старинной серебряной оправе. Его подарил мне друг, большой ценитель антиквариата. Насколько мне известно, он приобрёл его на аукционе и понятия не имеет, откуда оно. Зеркало большое: три фута в ширину и два в высоту. Оно стоит у стены на приставном столе слева от меня. Рама плоская, около трёх дюймов в ширину, и до того старая, что трудно определить, когда она отлита; пробирного анализа не сделаешь. Стекло со скошенными углами выступает над поверхностью рамы и обладает великолепными оптическими свойствами. Ни одно современное зеркало, как мне кажется, не даёт такой перспективы.
Оно расположено так, что, сидя за столом, я не вижу в нём ничего, кроме отражения красных занавесок. Но минувшей ночью случилась странная история. Я работал уже несколько часов, с трудом пересиливая себя. Взгляд то и дело затуманивался, на что прошлый раз я жаловался врачу, – приходилось прерываться и протирать глаза. Случайно я взглянул на зеркало и увидел престранную картину. Отражения красных занавесок больше не было. Стекло словно покрылось паром, но не на поверхности, которая сверкала как сталь, а где-то в самой глубине. Эта туманность вдруг начала медленно вращаться вверх-вниз и вскоре превратилась в плотное клубящееся облако. Оно казалось таким объёмным, реальным, что я поспешно повернулся, подумав, не загорелись ли занавески. Следовательно, рассудок меня не оставил. Но никакого пожара не было, всё точно замерло; слышалось только тиканье часов, да в глубине старинного зеркала медленно вращалось странное пушистое облако.
Тут я заметил, что туман (или дым, или облако – называйте это как угодно), казалось, слился воедино и затвердел в двух точках, расположенных довольно близко друг от друга. Наблюдая за происходящим скорее с волнением и интересом, нежели страхом, я осознал, что эти точки – глаза, смотрящие из зеркала в комнату. Я различил смутные очертания головы – судя по волосам, женской. Но контуры были слишком расплывчаты. Отчётливо вырисовывались только глаза – светящиеся тёмные очи, исполненные какого-то сильного чувства – то ли ярости, то ли ужаса, – я не мог изъяснить себе, чего именно. Никогда ещё я не видел таких живых, выразительных глаз. Они не смотрели на меня в упор, но пристально глядели в комнату. Затем, как только я выпрямился и провёл рукой по лбу, усилием воли пытаясь взять себя в руки, призрачная голова поблёкла и исчезла. Зеркало мало-помалу очистилось от тумана, и в нём вновь показались красные занавески.
Скептик, конечно, скажет, что я задремал за работой и что всё случившееся мне приснилось. Но, честно говоря, никогда в жизни я не испытывал такой ясности сознания. Даже наблюдая это видение, я не утратил способности рассуждать. Я внушал себе, что это всего лишь химера воображения, порождённая нервическим расстройством и бессонницей. Но почему химера явилась в таком обличье? Кто эта женщина? Какие чувства её обуревают?
Я сижу подсчитываю, а вижу её прекрасные карие глаза. Впервые я не выполнил своей суточной нормы, которую себе накануне наметил. Быть может, потому ночью не испытывал никаких странных ощущений. Только бы завтра проснуться вовремя – во что бы то ни стало надо проснуться.
11 января. – Всё прекрасно. Дело быстро подвигается. Виток за витком я, охотник, набрасываю путы на огромного зверя, которого предстоит мне убить. Но если мои нервы не выдержат, может статься, что этот негодяй будет смеяться последним. Зеркало послужит своеобразным барометром моего внутричерепного давления. Каждую ночь я замечал, что стекло заволакивается туманом, прежде чем я успеваю закончить работу.
Доктора Синклера (а он, как видно, немного психолог) так заинтересовал мой рассказ, что сегодня вечером он пришёл ко мне в гости посмотреть зеркало. На днях я заметил, что на металлической поверхности с тыльной стороны оправы выгравированы старинным шрифтом какие-то неразборчивые буквы. Доктор рассматривал их под лупой, но ничего не понял. Он разобрал только: «Sanc. X. Pal.», но это не приблизило нас к разгадке. Доктор посоветовал перенести зеркало в другую комнату; но в конечном счёте, какие бы видения мне ни являлись, это, по его мнению, только симптом болезни. Опасность таится в её причине. Зеркало тут ни при чём. Уж если что и выносить из комнаты, так в первую очередь двадцать гроссбухов. А это невозможно. Я принялся уже за восьмой том. Дело подвигается.
13 января. – Возможно, всё же разумней было бы убрать зеркало из комнаты. Этой ночью случилось нечто невероятное. И тем не менее это кажется мне настолько интересным и увлекательным, что даже после всего увиденного я хочу, чтобы зеркало оставалось на прежнем месте. Однако кто мне объяснит, что сей сон значит!
Было около часу ночи. Я убирал гроссбухи и уже готов был, пошатываясь от усталости, отправиться спать, как вдруг передо мной явилась она, та женщина. Как зеркало затуманивалось, я, должно быть, не заметил, зато незнакомка предстала во всём своём очаровании. Я видел её отчётливо, словно наяву. Фигура была миниатюрной, но вырисовывалась так ясно и чётко, что в моей памяти запечатлелись все детали одежды, каждая черта лица. Незнакомка сидит в левой части зеркала. Подле неё приседает какая-то туманная фигура. Насколько я могу разобрать, это мужчина. За ними клубится облако; я вижу: в нём движутся какие-то фигуры. И это не просто картина для созерцания, а реальный эпизод, сцена из жизни. Женщина наклоняется вперёд и дрожит. Мужчина припадает к её ногам и сжимается от страха. Неясные фигуры порывисто жестикулируют. Эта сцена так меня захватила, что все страхи мои разом рассеялись. Досадно, что на этом всё оборвалось. Так хочется увидеть продолжение.
Но я могу, по крайней мере, во всех подробностях описать эту женщину. Она необычайно красива и, видимо, молода: по-моему, ей не более двадцати пяти лет. Волосы ярко-каштановые, локоны тёплых тонов, концы золотистые. Круглая кружевная шляпка с низкой, плоской тульей украшена жемчугом. Лоб, пожалуй, слишком высок, чтобы являть собой совершенство формы, но иным его невозможно себе представить. Он придаёт незнакомке выражение силы и властности, иначе её черты казались бы чересчур мягкими. Красивый изгиб бровей, тяжёлые веки и эти дивные глаза – такие большие, тёмные! В них столько страсти, в них гнев и отвращение, но гордое самообладание сдерживает её неистовые порывы. Щёки бледны, побелевшие губы отмечены печатью страдания, подбородок и шея округлы, изящно очерчены. Незнакомка сидит в кресле наклонившись вперёд, напряжённая, строгая; она точно оцепенела от чувства омерзения, которое её переполняет. Платье из чёрного бархата; на груди отсвечивает пламенем украшение с драгоценным камнем. В складках одежды тускло блестит золотое распятие. Так выглядит благородная дама, чей образ сохранило старинное зеркало. Какое злодеяние запечатлелось в нём – столь страшное, что даже теперь, по прошествии веков, призраки далёкого прошлого не могут обрести покой?
И ещё одна деталь. С левой стороны подола её платья виднелось нечто похожее на сбившуюся белую ленту. Но когда я внимательно присмотрелся – а может, сама картина приобрела чёткие очертания, – я понял, что это не лента, а мужская рука, судорожно вцепившаяся в складку платья. Согнувшаяся фигура вырисовывалась неясно, но напряжённая рука была чётко видна на тёмном фоне. В её отчаянной хватке угадывалось что-то безумное, зловещее. Мужчина охвачен ужасом – это видно невооружённым глазом. Но что так напугало его? Почему он вцепился в платье этой дамы? Разгадка таится в фигурах, движущихся на заднем плане. Именно от них исходит угроза двум главным действующим лицам. Сцена буквально заворожила меня. Я уже не связывал происходящее со своим нервическим расстройством. Я смотрел в зеркало неотрывным взглядом, словно там шло театральное представление. Но продолжения не последовало. Туман рассеивался. Фигуры в зеркале заметались и вскоре исчезли. Зеркало вновь обрело свой привычный вид.