Валлийские горняки проживали по большей части у подножия горы в небольшом селении, около моста через реку. Там у них была своя часовня и небольшая пивная. Местные жители не хотели брать ирландцев на постой, так что мы построили хижину из досок и дёрна, в которой и поселились приезжие. С одной стороны она прилепилась к отвесной скале, с другой – была обращена к крутому склону холма, усеянному большими камнями.
Тропа от порога до приисковых построек была пряма как стрела, и иной дороги не было, если не считать крутого склона, по которому можно было взобраться на вершину Маммера; но чтобы попасть на этот склон со стороны прииска, надо было сделать крюк в полторы мили.
Я сидел перед хижиной в тоске и унынии и курил трубку; день выдался пасмурный, ветер, сменившийся на северо-восточный, печально завывал среди утёсов, вершины холмов скрылись в дождливом тумане, который быстро обволакивал всё вокруг. Чувство одиночества и покинутости овладело мной – ведь по натуре я был домосед; казалось, этот туман стремительно отрезает меня от всего живого. Вдруг мне на шляпу упал камешек – я вздрогнул. Упал ещё один; я поднял глаза и увидел, что на середине склона, как раз перед завесой тумана, мелькает женская юбка.
Я тотчас прыгнул на крутой, скользкий склон, но фигура женщины исчезла, я лез всё выше и выше, в лицо мне летел неистовый снег с дождём, сёк точно концом кнута, между тем незнакомка как в воду канула. Я потерял её из виду, и хотя нас отделяло друг от друга не более сотни ярдов, для меня это было всё равно что сто миль. Скалолаз я был никудышный, никогда ещё мне не доводилось попадать в такую заоблачную высь, я был озадачен, сбит с толку; то справа, то слева открывались опасные пропасти, окутанная мраком вершина внушала мне страх. Тут наверху послышалось тихое «ау!», я устремился на крик, он повторился, и не один раз, в течение нескольких минут. По прошествии получаса я кое-как взобрался на небольшое плато; на фоне неба смутно вырисовывалась груда камней и куча досок. У груды камней, полуприсев, укрывалась от ветра моя незнакомка.
Взобравшись на вершину горы вслед за молодой беглянкой, вы едва ли стали бы затруднять себя представлением. Плюхнувшись на камень рядом с прекрасной незнакомкой, я не колеблясь взял её за руку. Лицо девушки было укрыто пёстрым жёлтым платком, и потому другой рукой я отважился снять эту повязку и разглядел очаровательное смуглое лицо, на котором блеснули дивные чёрные очи. Девушка вскочила на ноги.
– Ты много себе позволяешь, англичанин! – закричала она мне прямо в уши. Рёв ветра над головой тотчас унёс её крик в огромную бездну. Необходимо было кричать, чтобы быть услышанным.
– Прошу прощения!
– Что?
– Прошу прощения.
– О!
Мы в первый раз посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.
И впрямь, за грудой камней двое могли укрыться, только прижавшись друг к другу. В этих обстоятельствах я не мог не обнять свою спутницу для поддержки. Талия у неё была тонкая, округлая и крепкая, рука моя могла бы обхватить её дважды. Чтобы расслышать что-нибудь на ветру, надо было тянуться к самому уху девушки, к роскошным, выбившимся из-под платка волосам. Знакомятся и сближаются в горах быстро.
– Ты должен уйти отсюда, молодой англичанин. Я вижу, ты скор на руку. Уходи, говорю серьёзно. Ты должен сейчас же идти в Лланкаррег, иди, сию же минуту иди! А то мои соотечественники вооружатся и прогонят тебя силой. А может, даже убьют. Ступай. Ну что ты медлишь – беги, пока цел.
Я не понял её и не знал, что сказать, а девушка, по-видимому, ждала ответа. Когда я наклонился, чтобы что-то сказать, она подняла лицо, я попытался прокричать ответ, но… Не проще ли поцеловать раскрасневшееся запрокинутое лицо? Девушка обеими руками ухватила меня за воротник и тряхнула что было силы:
– Глупый мальчишка! Я хочу спасти тебя. Ступай за мной. Ну идём же!
И, сорвавшись с места, она пустилась бежать по склону холма. Я устремился вдогонку, шлёпая башмаками по пружинистому мху и едва поспевая за ней, видя впереди только её мелькающую юбку.
Мы спустились к небольшому ущелью, где протекал ручей; теперь, оказавшись под защитой скалы, мы могли слышать друг друга.
– Видишь тропу? – сказала мне спутница. – Иди по ней. Она приведёт тебя к старой дороге на Абер. А там не заблудишься. Иди всё время прямо. Не пытайся вернуться в Лланкаррег. Там есть люди, которые тебя подстерегают.
– Кто это? – изумился я.
– Горняки. Они поклялись изгнать тебя из Уэльса, тебя и ирландцев.
– Но позволь, а полиция? А магистраты?
– Полиция! Глупенький! Не надейся на эту полицию. Неужели ты думаешь, что кто-то полезет на Маммер, даже если тебе удастся найти в ближайшие шесть часов хоть одного полицейского. Нет, милый, тебе надо сейчас же отправляться к Аберу.
– А что они сделают со мной, если найдут, если я не уйду?
– А вот что: в бухте стоит буксир. Капитан – брат одного из горняков, что работают на прииске. Они свяжут тебя, посадят на телегу, отвезут к заливу, запрут вместе с ирландцами в трюме, и к утру – не успеешь опомниться – окажешься в Холихеде.
– Вот гады! – проскрипев зубами, вымолвил я и в бессильной ярости топнул ногой.
– Какие же они гады? – возразила девушка. – Они мои соотечественники. Среди них два моих брата. Уходи отсюда. Прощай!
– Погоди, моя милая. Ты так любезна со мной. А я даже не знаю твоего имени.
– Маргарет. Маргарет Робертс.
– Но, Маргарет, зачем же ты сказала мне всё это?
– Ах, право, не знаю. Не хочу, чтобы с таким славным парнем, как ты, дурно обошлись. Однако пора – меня матушка ждёт. Прощай. Иди же, что ты медлишь?
– Маргарет, я не могу так идти. Ты должна показать мне дорогу на прииск, будь умницей.
– Нет, капитан, тебе нельзя туда возвращаться. Заклинаю тебя – не ходи туда! Не ходи туда сегодня. А завтра можешь вернуться. Но только завтра!
Она взяла меня за руку и подтолкнула на тропу, ведущую к Аберу.
И снова я не мог удержаться – обнял её за талию, поцеловал в розовые щёки.
– До свидания, милая Маргарет. Ненавистные тебе англичане не покидают своего поста, но ты дивная, чудная. До свидания, анвилвах, глупенькая!
Ах, как легко обучиться языку любви! Полчаса, проведённые на склоне холма в обществе очаровательной девушки, дадут вам больше в знании уэльского языка, нежели целый курс лекций какого-нибудь профессора, преподавателя кельтской литературы в Оксфорде.
– Вверх по склону, а как перейдёшь ручей, всё время по тропе направо! – прокричала мне вслед Маргарет, когда я зашагал прочь.
Наконец мне удалось добраться до хижины. Уже сама мысль о физической расправе действует на нервы возбуждающе. Осознав ответственность и грозящую мне опасность, я почувствовал прилив сил.
Правда, если безропотно покориться обстоятельствам, ждать, когда тебя свяжут и бросят в тёмный трюм с двумя-тремя ирландцами, ты будешь терпеть лишения всего каких-то несколько часов, а там, глядишь, выпустят на свободу. Однако какой мужчина согласится на такие унижения: уж лучше пускай сразу огреют дубиной по голове! Нет, ни за что, поклялся я себе. Пусть эта забавная комедия, этот фарс – нападение на четырёх безоружных, пусть всё это лучше обернётся трагедией, только бы не восторжествовали злодеи. Однако не мешало бы подумать, чем встретить неприятеля. Постойте: было восемь часов вечера, когда я сидел на перилах моста в Лланкарреге и видел, как над склоном Хенфинидда всходила луна. Восемь часов вечера – я слышал, как прозвучал церковный колокол. Каждый вечер луна восходит на час позднее, значит сегодня взойдёт в девять. В восемь будет уже кромешная тьма, именно тогда они и придут, предпримут атаку. Сейчас четыре, остаётся четыре часа. Но прежде надо заняться личными делами. В кармане у меня лежали банкноты, сто пятьдесят фунтов. Я поместил их в банку из-под табака и сверху заткнул бумагой, заложил мелкими камешками. Затем, выйдя на воздух, стал искать позади хижины подходящее место для тайника. Скала позади хижины была отчасти разломана, чтобы разместить хижину в укрытии. Отбитые глыбы лежали рядом. Я поднял ту, что поменьше, и положил банку с деньгами в углубление, потом опустил камень. Хотя моим банкнотам ничто не угрожало и, окажись я целым и невредимым, мне не составило бы труда их достать, но если меня забьют насмерть, тогда им лежать здесь до Судного дня, а сделать своим наследником Банк Англии или какого-нибудь бедняка-валлийца мне совсем не хотелось. Я должен написать Тому и сообщить, где находится мой депозит, но нужно позаботиться о том, чтобы моё письмо не прочли горняки-валлийцы, замышлявшие напасть на нас: они по всей вероятности, читают по-английски и, очевидно, прослышали, что я получил много денег. Да, бедняге Тому деньги придутся кстати: хоть станет на ноги, расплатится со своими кембриджскими кредиторами. Напишу-ка я ему по-французски, а письмо оставлю в хижине штейгера. Он с женой уехал на проповедь в отдалённую церковь, вернётся завтра, а приглядывать за домом поручил мне.