«Эдвард — очень хороший человек», — сказал о тебе Валентин, — сообщила мне позднее Дженни и добавила: — Он обо всех так не говорит, я очень ценю его мнение, он умный мальчик».
Я думаю, я не очень хороший человек, или был хорошим, да быть им перестал, домучили меня-таки люди, заставили принять их закон. Или я и не был хорошим. Я способен на доброе, но и на очень злое способен тоже. Валентин же умер совсем недавно, не дожив один день до Рождества, ему было тринадцать лет, умер от рака, не помогли лучшие в мире доктора. «Те, кого любят боги, умирают молодыми».
Уже через год после описываемой сцены в саду он внезапно захромал, и после анализов и медосмотра врачи нашли, что у него рак, и семья переехала в Калифорнию, в лучший, чем в Нью-Йорке, климат. Валентина лечили, и надежды сменяли одна другую, и казалось, есть еще несколько надежд, и тут он умер.
Жаль мальчика? Да. Обычный ужас жизни. Не повезло Валентину.
Я пока еще жив. Если существует «тот свет», мы встретимся с Валентином и будем там друзьями. У нас явно родственные души.
* * *
Тогда же мы, ничего не подозревая, стояли и сидели в цветущем саду. Все деревья цвели, за исключением магнолиевого, оно уже облетело. Изабэл говорит, что вечером придет на парти с детьми и принесет русскую еду тоже — она купила икру и водку.
— Я всегда одна, — говорит Изабэл не то Бриджит, не то Дугласу, а скорее всего мне. — Я никуда не хожу, вот только к Дженни по соседству, когда она устраивает парти.
Говорит и грустно уходит по дорожке в свой дом.
Бывают особые моменты в жизни, запечатлевающиеся в памяти куда сильнее всех прочих. Я запомнил Дженни именно в тот день, хотя сцен в саду было множество, мы ведь провели там вместе два лета, две весны и одну осень. Я сидел все еще одурманенный травой и чувствовал к Дженни необыкновенную нежность. Нежность к ее шейке, ручкам, этим испачканным в траве босым ногам. Нежность к ее друзьям, к близким людям, отбывающим со мной вместе срок на земле. К ней, одной из них.
И оказывается, ее гребенки того же цвета, как и глазки. И вышивка на ее индейском платье, и туфли с длинными тесемками, завязывающимися вокруг лодыжки, были того же цвета. На платье были нашиты маленькие зеркальца, много-много зеркалец вшили индейцы, и, когда Дженни двигалась, от нее разбегались солнечные зайчики. «Какая же она совсем молоденькая!» — подумал я.
Потом мы ели на террасе приготовленные Дженни стейки и пили красное вино. Над едой кружились осы, и ос боялись все, даже панк Дуглас, все, за исключением меня. Моей мужественностью и хладнокровием в обстановке осиной опасности Бриджит и Дуглас восхищались, а Дженни сказала ехидно, явно надо мной подшучивая, что я стоек, как настоящий революционер. Дальше она стала отпускать колкости о буржуазном обществе, и мол, как же мы будем сосуществовать, она ведь очень буржуазная девушка. Я не мог даже ответить, был все еще очень stoned и только смущенно улыбался.
Бриджит и Дуглас стали собираться, они должны были еще прийти вечером на парти. Дженни пошла их проводить. «Я произнесу спич, когда вернусь, — сказала она пьяненьким голосом. — Мне нужно еще бокал красного вина».
Когда она вернулась, мы откупорили новую бутылку и сели на кухне.
— Вот ты, Эдвард, говоришь о неравенстве, о богатых и бедных, — начала она серьезно. — Но Бог, Эдвард, Бог любит всех. И я, если ты хочешь знать, я счастливее моего хозяина. Когда ко мне приходят сюда люди, на мою кухню, я счастлива, что могу накормить их. Бог мне велит помогать людям. Мой отец — небогатый человек, он был в войну офицером флота, а потом 28 лет прослужил специальным агентом эФБиАй. Он исполнял свой долг — работал, чтобы прокормить, вырастить и воспитать нас — десять его детей. И у нас все было. Если работать, то все можно иметь. А ты хочешь мирную жизнь разрушить! — неожиданно всхлипнула она.
При этом мы поцеловались и обнялись, дотянувшись друг к другу со своих стульев. Впрочем, она тут же освободилась.
— Сейчас, сейчас, я тебе что-то покажу! — внезапно вскрикнула она и ринулась прочь из кухни. Вернулась она с книгой большого формата. «Это моя любимая книга, — сказала она и стала быстро-быстро листать страницы. — Иди, посмотри!» — потребовала она. Я переместился на стул рядом с Дженни и заглянул.
Там не было текста, только рисунки. Рисунок за рисунком художник изобразил последовательно, как война уничтожает все человечество, и остаются только мужчина, женщина и цветок. И жизнь начинается сначала, и появляются снова революционеры и солдаты, и война опять уничтожает весь мир, за исключением мужчины, женщины и цветка.
— На! — сказала Дженни, захлопнув книгу и протягивая ее мне. — Дарю тебе! Чтобы ты помнил, чем все это кончается. Если я буду иметь ребенка, я хочу, чтоб он был счастлив, — опять всхлипнула Дженни. — А ты, Эдвард!.. — она вскочила и заколотила кулачками по моей спине.
Так мы беседовали и обнимались, а после восьми стали приходить гости. Парти определенно удалось. Многие из более чем тридцати приглашенных никогда до этого не пробовали русской еды, для них это была экзотика. Со мною каждый из гостей выпил по рюмке водки. Я никому не отказал и в результате, очевидно, напился, так как потом так и не вспомнил, как же окончился вечер.
* * *
Очнувшись, я не сразу сообразил, где я. Только оглядевшись, через несколько минут понял, что нахожусь в комнате Дженни. В богатых домах никогда не знаешь, сколько времени и какой сезон года. Аэркондиционер работал всю ночь и нагнал такого холоду, что и внутренние ощущения ассоциировались с зимой. Было полутемно, шторы были опущены на окнах, и только в щели пробивался свет непонятно какого времени года. Я кое-что вспомнил и брезгливо поморщился.
«Я всегда был бедный, и некрасивый, и невысокий. Во всяком случае не из тех, к кому женщины бросаются сами. А теперь еще у меня не стоит хуй», — безжалостно подумал я. Пожалуй, слишком безжалостно и излишне определенно, но зато честно.
Неудачное утро после неудачной ночи. «А теперь еще у меня не стоит хуй», — повторил я про себя, и опять поморщился. «Тебе нужно обратиться к доктору, я хочу показать тебя своему доктору», — вспомнились слова Дженни.
Сегодня после урока танца, оттанцевав своим животом, она пойдет к доктору и скажет ему: «У меня есть бой-френд. Он мне нравится, но у него не стоит член». Это произойдет в 2:30 или в 3 часа дня. И тут же она расскажет доктору мою «историю болезни», то, что она знает обо мне: «У него было детство без матери. До 15 лет воспитывался и рос среди солдат. Первой его женщиной была проститутка. Последние два года он имел секс только с мужчинами. Он не говорит, сколько ему лет, но я думаю, что около 30».
С ее кровати до меня донеслись звуки, приблизительно соответствующие облизыванию пересохших губ. Она уже не спала. И среди ночи она много раз не спала. Это делает ей честь, хотя она и не касалась меня и ничем стену, возникшую между нами после единственной моей малоудачной попытки выебать ее, разрушить не пыталась. Или если пыталась, то маловыразительно.